В нашей конторе из тридцати двух сотрудников по штату двадцать восемь называли себя: «Золотое перо республики». Мы трое в порядке оригинальности назывались — серебряными. Дима Шер, написавший в одной корреспонденции: «Искусственная почка — будничное явление наших будней», слыл дубовым пером.

«Компромисс»

Я выслушал сотни, тысячи откликов на мои рассказы. И никогда, ни в единой, самой убогой, самой фантастической петербургской компании меня не объявляли гением. Даже когда объявляли таковыми Горецкого и Харитоненко.
(Поясню. Горецкий - автор романа, представляющего собой девять листов засвеченной фотобумаги. Главное же действующее лицо наиболее зрелого романа Харитоненко - презерватив.)

«Ремесло»

​В старой русской журналистике бытовало понятие — фельетон. Причем отнюдь не в теперешнем его значении.
Нынешний фельетон — это сатирическая корреспонденция. По идее — смешная, бичующая всевозможные недостатки.
Старинный фельетон был иным. Это было короткое сочинение на вольную тему. Иногда веселое, иногда печальное. Как говорится — взгляд и нечто... Речь без повода... Случайный разговор на остановке...
Встречаются утром два человека:
— Как поживаешь?
— Да ничего. А ты?
— А у меня, брат, произошла такая история...
Поговорили и разошлись. Впереди наполненный событиями день. Содержательные разговоры, деловые встречи, ответственные заседания...
Потом неожиданно задумываешься:
«А вдруг самое главное было произнесено утром? В этом случайном разговоре на троллейбусной остановке? В грохоте нью-йоркского метро?..»
Возможно, чересчур серьезные люди будут разочарованы. Им я могу рекомендовать для чтения «Большую советскую энциклопедию».
А нормальным людям мне хочется сказать:
— Здравствуйте. Как поживаете? У меня произошла такая история...

"Марш одиноких"

Скудность мысли порождает легионы единомышленников.

"Записные книжки. Соло на IBM"

Сергей Довлатов выработал свой почерк, который никогда не спутаешь ни с чьим. Он пишет просто и целомудренно. Кажется, нельзя придумать фразы, которая была бы проще той, что создает он. Только движение души достойно слова, только это стоит делать искусством.

Фазиль Искандер

Вчера я спешил на работу. Спустился в метро. Заметил отходящий поезд. И поленился ускорить шаги.
— Ну вот, — подумал я, — старею...
Подумал и обрадовался.
Куплю себе розовые брюки. Куплю рубашку с попугаями. Выпишу газету «Новый американец». Буду умным, веселым, добродушным стариком из Форест Хиллса.

"Марш одиноких"

​Степень моей литературной известности такова, что, когда меня знают, я удивляюсь. И когда меня не знают, я тоже удивляюсь.
Так что удивление с моей физиономии не сходит никогда.

"Записные книжки. Соло на IBM"

Я сел у двери. Через минуту появился официант с громадными войлочными бакенбардами.
- Что вам угодно?
- Мне угодно, - говорю, - чтобы все были доброжелательны, скромны и любезны.
Официант, пресыщенный разнообразием жизни, молчал.
- Мне угодно сто граммов водки, пиво и два бутерброда.
- С чем?
- С колбасой, наверное...
Я достал папиросы, закурил. Безобразно дрожали руки. «Стакан бы не выронить...» А тут еще рядом уселись две интеллигентные старухи. Вроде бы из нашего автобуса.
Официант принес графинчик, бутылку и две конфеты.
- Бутерброды кончились, - проговорил он с фальшивым трагизмом.

"Заповедник"

Виктор Некрасов целует Сергея Довлатова (В редакции «Нового американца»)

Проза Довлатова действительно образец той массовой культуры, которую так часто презирают в России. Я бы сказал, что это самый достойный образец из всех, которыми может похвастаться сегодня русская литература.
Уверен, что Сергея такой титул — автор массовой литературы — нисколько бы не покоробил. Он любил быть популярным, был им и будет.

Александр Генис "На уровне простоты"

Тут она начала врать. Какая-то драматическая студия, какая-то пантомима, югославский режиссер вызывает ее на съемки. Зовут режиссера Йошко Гати. Но какой-то "Интерсин" валюту не переводит...
Как благородно эволюционировало вранье за последние двести лет! Раньше врали, что есть жених, миллионер и коннозаводчик. Теперь врут про югославского режиссера. Когда-то человек гордился своими рысаками, а теперь... вельветовыми шлепанцами из Польши. Хлестаков был с Пушкиным на дружеской ноге, а мой знакомый Геныч вернулся из Москвы подавленный и тихий — Олжаса Сулейменова увидел в ЦУМе. Даже интеллигентные люди врут, что у них приличная зарплата. Я сам всегда рублей двадцать прибавляю, хотя действительно неплохо зарабатываю... Ладно...
Стала она врать. Я в таких случаях молчу — пусть. Бескорыстное вранье — это не ложь, это поэзия. Я даже почему-то уверен, что ее вовсе не Аллой звали...

"Компромисс"

Разреши сделать тебе чудовищное признание. Больше всего на свете я хочу быть знаменитым и получать много денег. В общем, я совершенно не изменился. Такой же беспомощный, замученный комплексами человек, умудрившийся к 37 годам ничем не обзавестись. А кое-что и потерять. Здесь у меня даже собутыльников нет.

Из письма Людмиле Штерн (24 октября 1978, из Вены в Бостон)

До революции Агния Францевна Мау была придворным венерологом. Прошло шестьдесят лет. Навсегда сохранила Агния Францевна горделивый дворцовый апломб и прямоту клинициста. Это Мау сказала нашему квартуполномоченному полковнику Тихомирову, отдавившему лапу ее болонке:
— Вы — страшное говно, мон колонель, не обессудьте!..
Тихомиров жил напротив, загнанный в отвратительную коммуналку своим партийным бескорыстием. Он добивался власти и ненавидел  Мау за ее аристократическое происхождение. (У самого Тихомирова происхождения не было вообще. Его породили директивы.)
— Ведьма! — грохотал он. — фашистка! Какать в одном поле не сяду!..
Старуха поднимала голову так резко, что взлетал ее крошечный золотой медальон:
— Неужели какать рядом с вами такая уж большая честь?!

"Ремесло. Невидимая книга"

Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились. А я даже курить и то чуть не бросил. Хорошо, один поэт сказал мне:
— Если утром не закурить, тогда и просыпаться глупо…
Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
— Вы заказывали четыре порции бренди?
— Да, — солгал я почти без колебаний.
— Несу…

"Филиал"

Всем, у кого было счастливое детство, необходимо почаще задумываться о расплате. Почаще задавать себе вопрос — а чем я буду расплачиваться?
Веселый нрав, здоровье, красота — чего мне это будет стоить? Во что мне обойдется полный комплект любящих, состоятельных родителей?

"Иностранка"

Мы шли вдоль клеток. Долго разглядывали волков, таких невзрачных и маленьких. Любовались куницей, размеренно бегавшей вдоль тонких железных прутьев. Окликнули ламу, так жеманно приседавшую на ходу. Кормили медведей, беззвучно ступавших на известковые плиты.
Верблюд был похож на моего школьного учителя химии. Цесарки разноцветным оперением напоминали деревенских старух. Уссурийский тигр был приукрашенной копией Сталина. Орангутанг выглядел стареющим актером, за плечами у которого бурная жизнь.
В этом и есть гениальность Уолта Диснея. Он первым заметил сходство между людьми и животными.

"Филиал"

Через несколько лет меня перестанут интересовать соображения рецензентов. Я буду сразу же заглядывать в конец:
"Тем не менее рассказы приходится возвратить... "
"В силу известных причин рассказы отклоняем... "
"Рассказы использовать не можем, хоть они произвели благоприятное впечатление..." И так далее.
Таких рецензий у меня накопилось больше сотни.

"Ремесло. Невидимая книга"

Сергей, в отличие от авангардистов, нарушал норму без скандала. Он не поднимал, а опускал планку. Считалось, что Довлатов работает на грани фола: еще чуть-чуть – и он вывалится из литературы на эстраду. В его сочинениях ощущался дефицит значительности, с которым критикам было труднее примириться, чем читателям.

Александр Генис. "Довлатов и окрестности. Филологический роман"

Нью-Йорк был дня Маруси происшествием, концертом, зрелищем. Городом он стал лишь месяц или два спустя. Постепенно из хаоса начали выступать фигуры, краски, звуки. Шумный торговый перекресток вдруг распался на овощную лавку, кафетерий, страховое агентство и деликатесный магазин. Череда автомобилей на бульваре превратилась в стоянку такси. Залах горячего хлеба стал неотделим от пестрой вывески "Бекери". Образовалась связь между толпой ребятишек и кирпичной двухэтажной школой...

"Иностранка"

Мемориальная доска на доме 41 по улице Вабрику Таллинн. Выполнена скульптором Ириной Рятсепп. Установлена 3 сентября 2003 г.