Дом в Березино, где жил Довлатов, работая экскурсоводом в Пушкинских Горах​

"Любимая, я в Пушкинских Горах,
Здесь без тебя — уныние и скука,
Брожу по заповеднику, как сука.
И душу мне терзает жуткий страх..."

В Ленинграде разводились двое моих знакомых, Коля и Элла. Мирно беседуя, они явились в здание суда. Предъявили соответствующие бумаги. Судья нахмурился.
— Попрошу не улыбаться, — сказал он. — Здесь не цирк! Изложите причину развода!
Мои друзья немного растерялись. Кто-то из них смущенно произнес:
— Мы, как говорится, не сошлись характерами…
Судья еще больше рассердился:
— Что значит — не сошлись характерами?! Назовите конкретную причину — измена, рукоприкладство?!..
— Но мы утратили прежнее чувство, — сказала Элла.
— Я полюбил другую женщину, — вмешался Коля.
Судья задохнулся от бешенства:
— Нашли место — в любви объясняться. Здесь, между прочим, суд, а не танцплощадка! Люди приходят разводиться. У них серьезные, конкретные причины. А вы тут балаган устраиваете. Сядьте и послушайте…
И он вызвал следующую пару.
К столу подошла женщина в ботах. Под глазом у нее синел кровоподтек. Рядом стоял небритый мужчина в телогрейке.
— Изложите причину развода, — обратился к ним судья.
— Пьет, — еле слышно выговорила женщина, — дерется…
Судья удовлетворенно кивал головой.
— Все мои платья топором изрубил… Вовкины учебники пропил. А главное — бьет он меня чем попало…
— Клевета! — закричал мужчина и пнул жену ногой.
Его оттащили находившиеся в зале милиционеры.
Судья оживился. Это был нормальный советский развод. Народные заседатели понимающе хмурили брови…

Колонка редактора: "РАЗВОД ПО-ЭМИГРАНТСКИ"
"Новый свет", № 7(95), 5-11 декабря 1981 г.

Люди женятся в самые неожиданные минуты и в самых фантастических условиях.
Гитлер обвенчался в канун самоубийства. Флибустьер Бегониус — за шестнадцать часов до смертной казни. Океанолог Гуго Дукс сочетался браком на льдине. Правозащитник Гинзбург — в советской тюрьме. Богач и меценат Флориованти отправился в свадебное путешествие на дирижабле. Золотоискатель Бирн — в собачьей упряжке.
Пятеро моих знакомых женились, находясь в командировке. Причем двое из них — в заграничной командировке.
Человека три зарегистрировали брак в состоянии алкогольного помешательства. Причем все три брака оказались счастливыми.
Мой дядя Хорен официально женился четыре раза. И все четыре раза — на собственной жене.
Московский востоковед Евгений Евгеньевич Евгеньев был женат на актрисе кукольного театра — Валентине Валентиновне Валентиновой.
Ленинградский фарцовщик Акула, отбыв заключение, женился на следовательнице по его делу — Хариной.
Заведующий кафедрой НАУЧНОГО АТЕИЗМА ЛГУ сочетался ЦЕРКОВНЫМ БРАКОМ с юной практиканткой…
Короче, брак — явление таинственное и фантастическое…


Колонка редактора: "БРАК ПО-ЭМИГРАНТСКИ"
"Новый свет", № 6(94), 28 ноября — 4 декабря 1981 г.

Дорогая, Дом творчества набит веселым, мохнатым зверьем с человеческими глазами. Среди писателей — довольно много однофамильцев великих людей. В частности, Шевченко и Белинский. Мне нестерпимо захотелось взглянуть на писателя по фамилии Белинский, и я зашел к нему как бы за спичками. Белинский оказался довольно вялым евреем с бежевыми встревоженными ушами. Между Пановой и Даром происходят такие прелестные дискуссии:
Дар: — Все-таки Хемингуэй в романе «Прощай, оружие» очень далеко плюнул.
Панова (раздумчиво): — Однако «Войны и мира» он не переплюнул.
Дар (раздумчиво же): — Это верно. Но тем не менее он очень далеко плюнул.
Я (молча): — !!?№%=!=!§!
Из письма Людмиле Штерн, июнь 1968 г., Комарово

Простое — по Довлатову — это сама жизнь, отраженная в словах. Слово и есть главный герой Довлатова. К приключениям слов сводится и весь сюжет его рассказов. В принципе ему не важно, о чем рассказывать. У него почти не остается самой категории содержания, разве что какой-нибудь мелкий анекдот, забавный случай. Это даже не фабула, а ее тень, предлог к повествованию. Поэтому Довлатов из раза в раз повторял одни и те же истории — о себе, своих родственниках, своих друзьях и коллегах. Суть их давно известна его читателю, но важно не что, а как рассказано. Это как музыкальная, конечно же джазовая, пьеса, в которой разворачивается, аранжируется, трансформируется одна и та же тема. Темой этой была жизнь Довлатова, все остальное — искусство выбирать и расставлять слова в нужном, единственно возможном порядке.
Именно в этом искусстве — вся соль. Довлатовский сюжет нельзя пересказать. Ей-богу, сегодня есть очень немного русских писателей, которым можно сделать подобный комплимент.


Александр Генис "На уровне простоты"

Итальянское издание "Чемодана"
La Valigia. Palermo:
Sellerio editore, 1999

Последнее письмо Сергея Довлатова семье (которая к тому времени уже обитала в США) из Вены, где Довлатов провел несколько месяцев со своей матерью и собакой Глашей, готовя документы для отъезда в Америку.

5 февр. 1979

Дорогие Леночка и Катя!
Что-то нет от вас письма.
Мы готовимся к отъезду. Вылетаем 22-го февраля в 12.20 (по евр. времени. По вашему в 6.20 утра). В аэропорту Кеннеди будем в 17.20 (по амер. времени). Рейс: TW-831.
Если можете — встречайте. Какие-то деньги у нас будут. Дорого ли обойдется такси из аэропорта?
Еще раз прошу, сообщите, какое у вас напряжение. Что привезти? Хотя в Америке, наверное, все есть.
Мы безумно скучаем и волнуемся.
Я постриг Глашу.
Обнимаю вас, любимые и родные.
До скорой встречи.

Ирина и Александр Генисы, Сергей Довлатов в редакции «Нового американца». Фото: Нина Аловерт

Мы пошли в кино на "Иваново детство". Фильм был достаточно хорошим, чтобы я мог отнестись к нему снисходительно.
В ту пору я горячо хвалил одни лишь детективы. За то, что они дают мне возможность расслабиться.
А вот картины Тарковского я похваливал снисходительно. При этом намекая, что Тарковский лет шесть ждет от меня сценария.

"Чемодан"

Сергей Довлатов. Автошарж

Причины развода бывают на удивление малосущественны.
Муж постоянно свистит. Или — напевает в уборной. Или стрижет за обедом ногти…
Жена злоупотребляет косметикой. Отказывается перечитывать Понтера де Бройна. Неумеренно восхищается Джоном Траволтой…
Любая мелочь способна вывести человека из равновесия. Тем более когда люди соприкасаются ежедневно…

Наша знакомая говорила о своем муже:
— Когда Лева надевает туфли, всегда подворачивается язычок…
Эти люди женаты, но я-то знаю — их брак обречен…

…Как-то я упрекнул эстонского юмориста Иво Рейна:
— Почему вы так грубо орете на Линду?
Рейн ответил:
— А почему Линда не смеется, когда я острю?!
Довод прозвучал убедительно. Через месяц они развелись…

Колонка редактора: "РАЗВОД ПО-ЭМИГРАНТСКИ"
«Новый свет», № 7(95), 5-11 декабря 1981 г.

Днем они катались на лодке. Девушка сидела на корме. Егоров широко греб, ловко орудуя веслами.
— Поймите же, — говорила Катя, — цинизм Есенина — это только маска. Бравада... свойственна тем, кто легко раним...
Или:
— Прошлым летом за мной ухаживал Штоколов. Как-то Борис запел в гостях, и два фужера лопнули от резонанса.
— Мне тоже случалось бить посуду в гостях, — реагировал капитан, — это нормально. Для этого вовсе не обязательно иметь сильный голос...
Или:
— Мне кажется, разум есть осмысленная форма проявления чувства. Вы не согласны?
— Согласен, — говорил капитан, — просто я отвык...
"Зона"

Единственное место в «Заповеднике», где Пушкина нет, — это сам Заповедник. Подспудный, почти сказочный сюжет Довлатова — поиски настоящего Пушкина, откроющего тайну, которая поможет герою стать самим собой.
Описываемые в «Заповеднике» события произошли, когда Сергею было 36, но герой его попал в Заповедник в 31 год, вскоре после своего «тридцатилетия, бурно отмечавшегося в ресторане "Днепр"».
Почему же изменил свой возраст автор, любивший предупреждать читателя, что «всякое сходство между героями книги и живыми людьми является злонамеренным. А всякий художественный домысел — непредвиденным и случайным»? Думаю, потому, что 31 год было Пушкину, когда он застрял в Болдино. Совпадение это умышленное и красноречивое, ибо свое лето в Заповеднике Довлатов выстраивает по образцу Болдинской осени.


Александр Генис "Пушкин у Довлатова"

Америка — не рай. И не распределитель ЦК. Америка не только вознаграждает одаренных и работящих. Америка жестоко отрезвляет самонадеянных и заблуждающихся.
Причем выигрывают и те и другие. Одаренным и работящим воздается по заслугам. Самонадеянные и заблуждающиеся утрачивают вредные иллюзии. И то и другое — благо.
Мои товарищи Вайль и Генис сменили десятки профессий. Насколько я знаю, вершина их советской биографии — пожарная команда. А теперь — уважаемые люди. Критики. Попробуй тронь!
Меттер заведовал поломанной радиостанцией и сочинял телепередачи о животноводах. А теперь, что ни говори, — президент корпорации.
И так далее.
Лично я стал тем, кем был, наверное, и раньше. (Просто окружающие этого не знали.) То есть — литератором и журналистом. Увы, далеко не первым. И, к счастью, далеко не последним.


"Новый американец", № 25, 1-5 августа 1980 г.
Колонка редактора: "Был у меня в Ленинграде..."

Много говорится о том, что журналистика для литератора — занятие пагубное. Я этого не ощутил. В этих случаях действуют различные участки головного мозга. Когда я творю для газеты, у меня изменяется почерк.

"Ремесло"

Три вещи может сделать женщина для русского писателя. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И наконец, женщина может оставить его в покое. Кстати, третье не исключает второго и первого.
Лена не интересовалась моими рассказами. Не уверен даже, что она хорошо себе представляла, где я работаю. Знала только, что пишу.
Я знал о ней примерно столько же. Сначала моя жена работала в парикмахерской. После истории с выборами ее уволили. Она стала корректором. Затем, совершенно неожиданно для меня, окончила полиграфический институт. Поступила если не ошибаюсь, в какое-то спортивное издательство. Зарабатывала вдвое больше меня.
Трудно понять, что нас связывало. Разговаривали мы чаще всего по делу. Друзья были у каждого свои. И даже книги мы читали разные. Моя жена всегда раскрывала ту книгу, что лежала ближе. И начинала читать с любого места. Сначала меня это злило. Затем я убедился, что книги ей всегда попадаются хорошие. Не то, что мне. Уж если я раскрою случайную книгу, то это непременно будет "Поднятая целина"...

"Чемодан"

Из журнала "Юность":

Сергей, привет!
Все было именно так, как я предполагал. Конечно же, рассказы не прошли. Конечно же, не по литературным меркам. Всякая лагерная тема наглухо закрыта, доже если речь идет об уголовниках. Ничего трагического, мрачного... "Жизнь прекрасна и удивительна!" — как восклицал товарищ Маяковский накануне самоубийства. Некоторые сцены я часто пересказываю друзьям. Лучше бы они прочли это на страницах "Юности", но...
Привет от Юры. Твой Виталий.
9. 2. 70 г.

Из журнала "Звезда":
Дорогой Сергей!
С грустью возвращаем твою повесть, одобренную рецензентом, но запрещенную выше. Впрочем, отложенное удовольствие — не потерянное удовольствие. Верю, что рано или поздно твоя встреча с читателями Звезды состоится. Жму руку.
23 марта 1970 года.

Из журнала "Нева":
А. Титов.
Дорогой Сережа!
Твои рассказы всем понравились, но при дальнейшем ходе событий выяснилось, что опубликовать их мы не имеем возможности.
Рукопись возвращаем. Ждем твоих новых работ. Звони.
Твой Арш Лерман.
9. 4. 70 г.

Друзья, работающие в журналах, искренне хотели мне помочь. Только возможностей у них было маловато. Поэтому я не обижаюсь.

"Ремесло"

Я, может быть, писал тебе, что в трудную минуту ослабел и продал Половцу за 1.000 долларов несуществующую повесть «Иностранка». Сейчас я эту повесть в испарине строчу. Получается невообразимая херня.

Из письма Науму Сагаловскому, 14 июня 1986

Потом я демобилизовался и, находясь под впечатлением увиденного в лагерях особого режима, стал писать рассказы и рассылать их по редакциям. Нормой для меня в те годы было писать по одному рассказу в день, и, соответственно, я рассылал по газетам и журналам семь пакетов в неделю. В ответ я получал бесчисленные письма, которые были настолько похожи, что случись это в наши дни, в Америке, я был бы совершенно уверен, что их создают компьютеры с одинаковой программой. Эти письма неизменно заканчивались такими словами:
«Ваш рассказ нас заинтересовал, но по понятным вам причинам опубликован он быть не может. С уважением — такой-то».
Помню, меня очень раздражало это вот «с уважением», ведь гораздо естественнее в таком контексте было бы написать: «с презрением» или «с отвращением». Какое уж тут может быть уважение к человеку, посылающему в редакцию свой рассказ, который по понятным самому автору причинам не может быть опубликован?!

"Письма на моем столе"