Жан-Люк Нанси
Зло и власть
Пандемия — это плохо: по этому поводу нет никаких разногласий. Конечно, есть голоса, заявляющие, что это не такое уж и большое зло. Говорят, что другие болезни и длящиеся войны гораздо смертоноснее. Это странный аргумент, потому что он никоим образом не отменяет рост смертности, который ни в коей мере не был бы сдержан без серьезных и во всех отношениях дорого обошедшихся усилий. Другие настаивают на том, что настоящее зло заключается в добровольном превращении общества в рабов, которые лишь хотят сохранить свою жизнь и требуют чрезмерных мер защиты как со стороны государства, так и со стороны медицины. Как будто они хотят изобрести абстрактный героизм, лишенный одновременно как причины, так и трагического героя.
Что-то пошло не так в том способе, который является конститутивным, внутренне значимым для мира, благодаря которому мы живем, или мы думали, что длительное время живем. И то, что пошло не так, на самом деле, я осмелюсь сказать, является злом. Сам вирус — это не зло, а заразность кризиса, его непосредственные последствия и, что более важно, прогнозируемое обострение самых неблагоприятных обстоятельств, позволяют сказать, что он самым ярким образом воплощает черты зла.
Зло всегда оставалось в нашей традиции, виной, которую можно исправить или компенсировать обращением к Богу или Разуму. Оно относилось к негативному, что суждено было быть подавлено или преодолено. Однако именно Добро, покорение мира во имя Блага, привело к разрушительным последствиям, именно в точности по этой самой причине оно является саморазрушительным. Избыток разрушает изобилие, скорость убивает темп, здоровье вредит благополучию, само богатство в конечном итоге может ограбить себя (когда ничего не остается бедным).
Как мы здесь очутились? Есть, несомненно, момент, с которого то, что было покорением мира (территории, ресурсы, силы), трансформировалось в сотворение Нового Света. Не только в смысле Америки, которую это выражение когда-то обозначило, но и в смысле, в котором мир буквально стал творением нашей технонауки, которая, следовательно, стала богом. Это и называется всемогущество. Со времен Аверроэса философии известны парадоксы всемогущества, а психоанализу известны его галлюцинаторные тупики. Речь всегда идет о возможности или невозможности ограничить такую мощь.
Что может указывать на предел? Именно, очевидность смерти, о которой нам напоминает вирус. Смерть, которую не может оправдать ни какая-либо причина, ни война, ни власть, и которая подчеркивает бессмысленность столь многих смертей, вызванных голодом, истощением, варварством, будь то милитаризм, геноцид или идеологии. При этом мы знаем, что мы смертны не случайно, а вследствие игры жизни и жизни духа.
Если каждое существование уникально, то это потому, что оно рождается и умирает. Именно потому, что оно разыгрывается в этот уникальный отрезок времени. Дэвид Гроссман недавно написал по поводу пандемии: «Подобно тому, как любовь побуждает нас различать индивида среди масс, пересекающих наше существование, так же и сознание смерти побуждает у нас одно и то же чувство».
Тем не менее, если зло, очевидно, связано, по своим последствиям, с головокружительным неравенством условий, ничто, возможно, не дает более четкого основания для равенства, чем смертность. Мы не равны не из-за абстрактного права, а благодаря конкретным условиям существования. Знать себя конечными существами, позитивно, абсолютно, бесконечно и сингулярно кончеными, а не бесконечно всемогущими — это и есть уникальный способ придать смысл нашему существованию.
PhilosophicalSalon, 4.04.2020 (полный
перевод здесь)