—А я не пошел, — гордо сказал Балодис.
— Почему? — Алиханов захлопнул книгу.
— У меня под Ригой дорогая есть. Не веришь? Анеле зовут. Любит меня — страшно.
— А ты?
—И я ее уважаю.
— За что же ты ее уважаешь? — спросил Алиханов.
— То есть как?
— Что тебя в ней привлекает? Я говорю, отчего ты полюбил именно ее, эту Анеле?
Балодис подумал и сказал:
— Не могу же я любить всех баб под Ригой...

"Зона"

На родине государством управляли мистические существа. Ну, что мы знали о Сталине? Что он курил трубку и был лучше всех. Что мы знали о Ленине? Что он носил кепку и тоже был лучше всех. О Брежневе мы даже этого не знаем. Известно только, что у него есть брови...

"Марш одиноких"

Моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Тетка думала, что его увезут в Свердловскую.
— Ты же старый большевик, — говорила она.
— Нет, — возражал мой дядя. — я не старый большевик.
— То есть как?
— Старый большевик — конкретное понятие. Старый большевик — это кто вступил до тридцать пятого года. А я вступил несколько позже.
Тетка не могла поверить.
— Значит, ты не старый большевик?!
— Нет.
— Все равно, — говорила она, — может, и тебе что-нибудь полагается?
— Возможно, — соглашался дядя, — возможно, и мне что-то полагается. Например, яблоко...

"Наши"

С днем рождения Довлатова нас!

"3 сентября 1976 года, приехав под вечер из Ленинграда в Пушкинские Горы, я тут же направился в деревню Березино, где Сережа тогда жил и должен был — по моим расчетам — веселиться в приятной компании. В избе я застал лишь его жену, Лену, одиноко бродившую над уже отключившимся мужем. За время моего отсутствия (как и Довлатов, я работал в Пушкинском заповеднике экскурсоводом) небогатый интерьер низкой горницы заметно украсился. На стене рядом с мутным треснувшим зеркалом выделялся приколотый с размаху всаженным ножом листок с крупной надписью: «35 ЛЕТ В ДЕРЬМЕ И ПОЗОРЕ». Так Сережа откликнулся на собственную круглую дату."

Андрей Арьев. "История рассказчика"

Видимо, я окажусь средним писателем. Пугаться этого не стоит. Ведь только пошляки боятся середины. Именно на этой территории, я думаю, происходит все самое главное.

"Переводные картинки"

Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель — это всегда фамилия, а если он классик — то еще и имя и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет, но я — я никогда не знал его отчества. Тридцать лет назад, когда мы познакомились, ни об обложках, ни о литературе вообще речи не было. Мы были Сережей и Иосифом; сверх того, мы обращались друг к другу на «вы», и изменить эту возвышенно-ироническую, слегка отстраненную — от самих себя — форму общения и обращения оказалось не под силу ни алкоголю, ни нелепым прыжкам судьбы. Теперь ее уже не изменит ничто.

Иосиф Бродский. "О Сереже Довлатове"

Наш герой под петербургским дождем

Фидель наклонился к Алиханову и тихо произнес:
— Мне в рай попасть охота. Я еще со Дня Конституции такую цель поставил.
— Попадешь, — заверил его Алиханов, — в охране у тебя не много конкурентов.
— Я и то думаю, — согласился Фидель, — публика у нас бесподобная. Ворюги да хулиганы... Какой уж там рай.. Таких и в дисбат не примут... А я на этом фоне, может, и проскочу как беспартийный...

"Зона"

Буш целыми днями разгуливал в зеленом халате, который Галина сшила ему из оконной портьеры. Он готовил речь, которую произнесет, став Нобелевским лауреатом. Речь начиналась такими словами:

"Леди и джентльмены! Благодарю за честь. Как говорится — лучше поздно, чем никогда..."

"Компромисс"

Было или не было?

Книги Довлатова читаются как авторский дневник. Сергею Донатовичу почему-то веришь беспрекословно. Дело в постоянном использовании исторических лиц и подлинных имён. Рассказы и повести выдают себя за очерки, мол, вот так оно всё и было с этими самыми людьми. Если не верите, можете писать письма в приёмную президента, налоговую и спортлото.

«Зона» начинается с предупреждения: «Имена, события, даты – всё здесь подлинное. Выдумал я лишь те детали, которые несущественны. Поэтому всякое сходство между героями книги и живыми людьми является злонамеренным. А всякий художественный домысел – непредвиденным и случайным».

Хорошая наживка и заглатывается без труда. Но мы-то умнее, правда? Однако Сергей Довлатов таков, что даже искушённые читатели невольно вовлекаются в эту игру «было или не было».

Современники писателя об этой игре – Анатолий Найман и Пётр Вайль. Найман, комментируя книгу «Соло на ундервуде»: «Я в самом деле один из персонажей этой книги. И как персонажу, мне говорить об авторе неуместно. И неуютно».

Вайль: «Сергей много и охотно сочинял про знакомых. Причём я не раз наблюдал, как он рассказывал небылицы про людей, тут же сидевших, развесивших уши не хуже прочих, будто речь не про них… Довлатов соблюдал то правдоподобие, которое было правдивее фактов – оттого его злословию верили безоговорочно».

Довлатов – это псевдодокументализм, выдумки, замаскированные под реальные факты. Если вы знакомы со множеством произведений автора, то наверняка замечали, как одна и та же фраза из книги в книгу повторяется разными героями, в разных ситуациях и с разными интонациями. Довлатов постепенно уходит от реальных имён к выдуманным, сохраняя, однако, отчётливую связь между литературным персонажем и реальным прототипом.

Довлатов стремится к точности, резкости и бескомпромиссности. Вот только реальные люди – не бессловесные литературные персонажи. И писательская «правда» может оказаться ложью. А если истиной? Часто это ещё хуже, особенно если дело касается описания заведомо негативных качеств.  

В общем, «окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря – беспринципных». А читателям, грубо говоря, всё равно, существовал или нет человек, ставший реальным прототипом любимого или нелюбимого литературного героя. Для них чаще всего – это просто довлатовские персонажи.
#довлатов

ОЧНЫЙ АУКЦИОН №70-1

«Сергей Довлатов и его окружение. Автографы, рукописи, рисунки, фотографии»
Благотворительный и коллекционный аукцион. 19 сентября, в субботу, 14:00

http://anticvarium.ru/auction/show/183

Выбирая между дураком и негодяем, поневоле задумаешься. Задумаешься и предпочтешь негодяя. В поступках негодяя есть своеобразный эгоистический резон. Есть корыстная и низменная логика. Наличествует здравый смысл. Его деяния предсказуемы. То есть с негодяем можно и нужно бороться С дураком все иначе. Его действия непредсказуемы, сумбурны, алогичны. Дураки обитают в туманном, клубящемся хаосе. Они не подлежат законам гравитации. У них своя биология, своя арифметика. Им все нипочем. Они бессмертны.

"Марш одиноких"

— Чтобы расшевелить читателя, — говорил Довлатов, — газете нужна склока.
— Полемика? — переспросил я.
— Тоже годится, — одобрил Сергей, — но склока лучше.

Александр Генис "Обратный адрес"

В 78-м году я уехал, попал в Нью-Йорк, и около года пролежал на диване в раздумьях о судьбах интеллигенции, в то время как моя жена каждое утро отправлялась на тяжелую работу. Письма из Советского Союза приходили редко и не очень-то содержательные, потому что, во-первых, считалось, что они не доходят, а если и доходят, то внимательно прочитываются цензурой, да и вообще, я тогда считал, что с прошлой жизнью покончено.
Через некоторое время мы с группой друзей создали газету «Новый американец», и вскоре я стал ее главным редактором, и с тех пор в течение двух лет получал от тридцати до пятидесяти писем в неделю, в которых содержались газетные статьи и заметки разной ценности, но в основном — упреки от обиженных, отвергнутых авторов, которые истязали меня такими посланиями:
«Мой роман в стихах "Судьба Раисы" я долгие годы не мог опубликовать в газете "Карагандинский первопроходец", а теперь я вырвался на свободу, и опять вы, прислужник газетной мафии, стоите на моем пути к читательским сердцам.»

"Письма на моем столе"
Новое русское слово, Нью-Йорк, 18 апреля 1990

Донат* приехал обалдевший (чтобы не сказать — «оху»), впал в политическое мракобесие и ругает Америку с такой неиссякаемой силой, что я боюсь, как бы его не лишили одной из многочисленных стариковских привилегий, например, права раз в две недели стричь ногти на ногах силами небрезгливого врача-корейца по имени Чу.
Уже сегодня утром Донат устремился в обход рыбных лавок, что побудило меня когда-то сказать ему:
«Рыба занимает в твоей жизни такое же место, как в жизни Толстого — религия». Как информант относительно американской жизни Донат стоит много ниже, чем Иона Андронов**.

*Отец Сергея Довлатова Донат Мечик приезжал в Ленинград на юбилей эстрадного училища, которым до эмиграции в 1980 г. руководил.
**Иона Ионович Андронов (род. в 1934 г.) — многолетний советский корреспондент в США.

Из письма Сергея Довлатова Андрею Арьеву, 6 апреля 1989

1. Донат Мечик с маленьким Сережей, Новосибирск, зима 1941 года
2. Сергей Довлатов и Донат Мечик. Нью-Йорк, июнь 1986 года