Волновался он ужасно, до сонливости, бледной улыбки, сосредоточенно-отсутствующего взгляда. Потом вышел с каким-то лиственным шумом, задевая ряды, на сцену и безошибочно — как это делает ритм в стихах — произнес:
— Я был женат два раза, и оба раза счастливо. Зал замер.
— Как? Вас не интересуют подробности моей личной жизни? Тогда о юморе. Самый смешной рассказ, который я прочел во всю мою жизнь, — «Бобок» Достоевского, но его написал не я.
Такие фразы не всегда рождались у него от легкости жеста, быстроты отскока, скорее вымучивались и долго обдумывались, примерялись на знакомых, звучали в первом чтении в письмах и лишь затем переходили в прозу.

Елена Скульская. "Перекрестная рифма. Письма Сергея Довлатова"

Елена Скульская. Таллин, 1975.

Мейлах работал в ленинградском Доме кино. Вернее, подрабатывал. Занимался синхронным переводом. И вот как-то раз он переводил американский фильм. Действие там переносилось из Америки во Францию. И обратно. Причем в картине была использована несложная эмблема. А именно, если герои оказывались в Париже, то мелькала Эйфелева башня. А если в Нью-Йорке, то Бруклинский мост. Каждый раз добросовестный Мейлах произносит:
— Нью-Йорк... Париж... Нью-Йорк... Париж...
Наконец это показалось ему утомительным и глупым. Мейлах замолчал.
И тут в зале раздался голос с кавказским акцентом:
— Какая там следующая остановка?
Мейлах слегка растерялся и говорит:
— Нью-Йорк.
Тот же голос произнес:
— Стоп! Я выхожу.

"Записные книжки. Соло на Ундервуде"

Михаил Борисович Мейлах - (род. 20 января 1945) — советский и российский литературовед, филолог, поэт и переводчик, специалист по романской филологии и новейшей русской литературе.

В 1983 году был арестован по обвинению в распространении антисоветской литературы, осуждён на 7 лет лишения свободы.

Фото colta.ru

Высоцкий рассказывал:
"Не спалось мне как-то перед запоем. Вышел на улицу. Стою у фонаря. Направляется ко мне паренек. Смотрит как на икону:
"Дайте, пожалуйста автограф". А я злой, как черт. Иди ты, говорю...
Недавно был в Монреале. Жил в отеле "Хилтон". И опять-таки мне не спалось. Выхожу на балкон покурить. Вижу, стоит поодаль мой любимый киноактер Чарльз Бронсон. Я к нему. Говорю по-французски: "Вы мой любимый артист..." И так далее... А тот мне в ответ: "Гет лост..." И я сразу вспомнил того парнишку..."
Заканчивая эту историю, Высоцкий говорил:
— Все-таки Бог есть!

"Соло на IBM"

"Дорогому Виктору Платоновичу - основному Некрасову русской литературы.
С. Довлатов"

Дарственная надпись Сергея Довлатова на книге "Наши"

Обложка книги «Наши»,
издательство «Ардис», 1983

Алиханов направился к покосившейся будке. Снег около нее был покрыт золотистыми вензелями. Среди них выделялся каллиграфический росчерк Потапа Якимовича из Белоруссии.

"Зона"

Звоню Энн Фридмен, спрашиваю:
— Как я должен быть одет? Слышу:
— Ведь ты же писатель, артист. Ты можешь одеваться как угодно. А днем — тем более. Так что не обязательно являться в смокинге. Можно и в обыкновенном светлом костюме.
Неплохо, думаю. У меня и пиджака-то человеческого нет. Есть свитер, вязаный жилет и джинсовая куртка.
Звоню поэту Льву Халифу. Благо мы с ним одинаковой комплекции. Халиф мне уступает голубой пиджак, который ему дали в синагоге. И галстук цвета вянущей настурции.

"Переводные картинки"

Мистер Хиггинс рассказал нам о задачах симпозиума. Вступительную часть завершил словами:
— Мировая история едина!
— Факт! — отозвался из своего угла загадочный религиозный деятель Лемкус.
Мистер Хиггинс слегка насторожился и добавил:
— Убежден, что Россия скоро встанет на путь демократизации и гуманизма!
— Факт! — все так же энергично реагировал Лемкус.
Мистер Хиггинс удивленно поднял брови и сказал:
— Будущая Россия видится мне процветающим свободным государством!
— Факт! — с тем же однообразием высказался Лемкус.
Наконец мистер Хиггинс внимательно оглядел его и произнес:
— Я готов уважать вашу точку зрения, мистер Лемкус. Я только прошу вас изложить ее более обстоятельно. Ведь брань еще не аргумент…
Усилиями Самсонова, хорошо владеющего английским, недоразумение было ликвидировано.

"Филиал"

Когда он перед отъездом сидел здесь у меня, пьяный, он говорил: "Здесь я пьяный, я обаятельный, вы меня все любите... Но я обаятельный только на русском языке. А что же я там буду, как?"

Много лет спустя мы с Женей Рейном обсуждали, что было бы сейчас, если б Сережа остался. А я не знаю, дожил бы он или нет. У него была такая натура - со срывами. Все что угодно могло бы произойти за двенадцать лет. Он писал мне уже из Америки, что "я хочу приехать, но я не хочу приезжать евреем из Нью-Йорка. Я хочу приехать писателем".

Из интерьвью Тамары Зибуновой "Московскому комсомольцу".
Анна Ковалева. Довлатов: история любви. - "Московский комсомолец", 03.09.1997.

Тамара Зибунова и Сергей Довлатов. Таллин, 1974 год

Как известно, чтобы быть услышанным в Америке, надо говорить тихо. Зарецкий об этом не догадывался.. Он на всех кричал. Зарецкий кричал на работников социального обеспечения. На редактора ежедневной эмигрантской газеты. На медсестер в больнице. Он кричал даже на тараканов.

В результате его перестали слушать. Тем не менее, он посещал все эмигрантские сборища и кричал. Он кричал, что западная демократия под угрозой. Что Джеральдин Ферраро — советская шпионка. Что американской литературы не существует. Что в супермаркетах продается искусственное мясо, что Гарлем надо разбомбить, а вэлфер увеличить.

Зарецкий был профессиональным разрушителем. Инстинкт разрушения приобретал в нем масштабы творческой страсти.

В его руках немедленно ломались часы, магнитофоны, фотоаппараты. Выходили из строя калькуляторы, электробритвы, зажигалки.

Зарецкий поломал железный турникет в сабвее. Его телом надолго заклинило вертящиеся двери Сити-холла.

Встречая знакомого, он говорил:

— Что происходит, милейший? Ваша жена физически опустилась. Сын, говорят, попал в дурную компанию. Да и у вас нездоровый румянец. Пора, мой дорогой, обратиться к врачу!..

Как ни странно, Зарецкого уважали и побаивались...

"Иностранка"

В 78-м году я окончательно убедился, что на родине меня печатать не будут, и стал подумывать об отъезде, тем более что мои рассказы к тому времени оказались на Западе, и по этому поводу я получал от моих друзей письма, написанные таинственным эзоповым языком:
«Гостинцы от тебя получили и уже передали их по назначению — Володе Максимову и Вите Перельману», и это означало, что мои рассказы получены и переданы редакторам журналов «Континент» и «Время и мы».

"Письма на моем столе"

Сергей Довлатов от первого грустно усмехающегося лица рассказал историю своей, а как теперь ясно, и нашей с вами, пропащей жизни. Его герой-рассказчик прежде всего — не ангел. Но по обезоруживающей причине: лишь падшим, смирившим гордыню внятен ныне «божественный глагол». Беспощадное зрение не отменяет в его прозе снисходительного отношения к человеческим слабостям. При заниженном уровне самооценки рассказчика это обстоятельство сообщает довлатовской художественной манере обаяние и остроту. «Поразительно устроен российский алкаш, — размышляет повествователь «Заповедника». — Имея деньги — предпочитает отраву за рубль сорок. Сдачу не берет... Да я и сам такой».

Андрей Арьев. "История рассказчика"

Внуки будут оценивать наши достижения по эстетической шкале, останется единственное мерило, как в производстве — качество, будь то качество пластическое, духовное, качество юмора или качество интеллекта. Мне хочется почему-то привести такой микроскопический, но характерный пример. Я недавно прочел книжку Лотмана о «Евгении Онегине». Мы часто цитируем из Пушкина строчки, скажем, такую строку: «Из Страсбурга пирог нетленный...». Выяснилось с помощью Лотмана, что пирог вовсе не пирог, а гусиный паштет, что нетленный он не потому, что остался в памяти, как совершенство кулинарии, а потому, что он консервированный. Действительно, в ту пору изобрели процесс консервирования, и нетленный пирог — это консервы гусиные. Сейчас все эти реалии забыты и интересуют, может быть, одного Лотмана, а стихи остались, потому что они хорошо написаны, вне всех подробностей...

"Будущее русской литературы в эмиграции"

Ефимов — человек не слишком откровенный. Книги и даже рукописи не отражают полностью его характера.
Я хотел бы написать: это человек сложный... Сложный, так не пиши. А то, знаете, в переводных романах делаются иногда беспомощные сноски:
"В оригинале — непереводимая игра слов..."
Я думаю, Ефимов — самый многообещающий человек в Ленинграде.
Если не считать Бродского...

"Ремесло. Невидимая книга"

Издательство "Вимбо" проделало огромную работу для того, чтобы эта коллекция аудиокниг по лучшим произведениям Довлатова увидела свет. Уже несколько лет "Вимбо" сотрудничает с наследниками Сергея Довлатова, результатом чего стали 12 аудиокниг отменного качества.

Читают Довлатова: Константин Хабенский, Ефим Шифрин, Максим Виторган, Анатолий Белый, Максим Суханов, Алексей Кортнев, Михаил Горевой и многие другие.

А на днях издательство "Вимбо" обратилось к нам с предложением выдать вам, бесценные подписчики канала "Зона Довлатова", промокод на скидку 40% на всю коллекцию аудиокниг Сергея Довлатова. Промокод будет действителейн до конца лета.

❇️ Итак, внимание, промокод: "зонадовлатова": 40% на все аудиокниги Сергея Довлатова. ❇️

Чтобы воспользоваться предложением, нужно зарегистрироваться на www.vimbo.ru, выбрать и добавить в корзину любые аудиокниги Сергея Довлатова https://bit.ly/2CdkTF7 и в разделе "корзина" ввести наш промокод "зонадовлатова" в соответствующее поле.
Аудиокниги придут на указанную электронную почту, или их можно скачать в разделе «Мои заказы».

Приятного прослушивания.

И вот она звонит:
— Я отослала перевод Иосифу. Он передал рукопись в «Ньюйоркер». Им понравилось. Через два-три месяца рассказ будет напечатан.
Я спросил:
— «Ньюйоркер» — это газета? Или журнал?
Барышня даже растерялась от моего невежества. С таким же успехом я мог бы поинтересоваться: «Нью-Йорк — это, простите, город иди деревня?» Слышу:
— «Ньюйоркер» — самый престижный журнал в Америке. Они заплатят вам несколько тысяч.
— Ого!
Откровенно говоря, я даже не слишком удивился. Наверное, потому, что слишком долго всего этого ждал.

"Переводные картинки"