Мы, уезжая, каждый раз отдаем псиночку в пансион, который он обожает, и прикупаем ему ежедневный «час игры», когда отдельный человек целый час  скачет по полянке и трясет перед этой заразой игрушками.
- И вот, - говорю я друзьям, - после этого «часа игры» пансион нам каждый раз присылает фотографии довольной скотинки с удивительными сабжами: «Красавец Лето развлекается с мячиком», «Очаровательный Лето занят веселой игрой», «Малыш Лето резвится на зеленой травке...»
- ...скачать без СМС и регистрации! - хором заканчивают Саша и Лев.

- Я оставила две упаковки, - говорит по телефону дама в поезде Хельсинки-Петербург, - тебе впадлу с котом поделиться?
У меня есть много версий.

«В гостинице такой холод, что я не могу заснуть под тремя одеялами», - пишет Агата. - «Залезла греться в ванну. ДА, НАПОЛНИЛА. Знаю я вас с вашими шутками».

Да мы еще даже не начинали.

«Всенощная зверь», сборник стихов мой, выйдет, видимо, в начале февраля, а это великий Олег Пащенко сделал обложку, и у меня нет слов. Картинки - с моей иконы “Собор всех частей тела, во плоти страдающей просиявших» (linorgoralik.com/sobor.html).

Псал. 22 (синх. перев.)
------------------------

⁻¹ Невеста пахнет флердоранжем
          и мутной Балтикой без цифры;
у жениха на полшестого
          назначен выброс документов;
кому и девочка затычка,
          кому подследственный невеста,
кому товарищ дознаватель -
          мохнатый выродец Тамбова -
скулит и горько и протяжно,
          что выйдет горше и протяжней;

⁰ куда нам горше и протяжней -
          мы еле тянем эту ноту
мы Лена, девочка с букетом,
          нас вечно тянет женихаться
под черной Балтикой, в веночках
          из диких терний подворотных.

¹ Господь ты нашей подворотни,
          ни в чем не будем мы нуждаться

² на злачных пажитях пасомы
          товарищем с тугим портфелем,

³ у тихих вод почти бескровных,
          наставленные где попало
ради названий новых улиц;

⁴ а если насмерть в дых под ребра
          и тени в подписи невнятно -
не бойся, Лена, Он с тобою,
          помашет жезлом и отвянет;

⁵ возьми себе пол-пайки с полки
          долей после отстоя пены
отлей по крику на оправку

⁶ и вот уже вполне нормально
          и дом Его не так уж засран
и мы тут, девочка, надолго

⁷ ой, девочки, жених небесный
          карает пиздит значит любит

Когда сын Маруси Вуль отказывается от левой груди и требует правую, Маруся называет это «разбираться в сортах груди».

- Мы с Ермиловым уже пять лет спорим, как правильно: «уссышься» или «уссёшься», — говорю.
- «Уссышься», конечно, — говорит Женя Коган.
- Да сговорились вы с Ермиловым, что ли, — говорю раздосадованно.
- Ну вы же «ссыте», а не «ссёте», - говорит Женя.
- Ермилов, может, и ссыт, - говорит Агата сдержанно, - а я, например, девочка и я ссю.

В окно выходит человек – без шляпы, босиком, -
и в дальний путь, и в дальний путь
срывается ничком
и там, где с каплющих бельёв струится затхлый сок,
встречает черных воробьев
летящих поперек.

Они его издалека
зовут попить пивка,
а он в ответ - "пока-пока",
в том смысле - "нет пока",
в том смысле, что смотреть туда ↑↑↑:
сюда идет вода
из неба черная вода спускается сюда:
         на серый хлеб,
         на серый сад,
         на невскую слюду,
         на этот город Петроград
         в семнадцатом году.

О жалкий сильный человек без сил и босиком
решивший выбраться сухим, успеть уйти сухим:
опередив и мор, и глад, и черную водý
покинуть город Петроград в семнадцатом году:
         и серый хлеб
         и серый свод
         где безысподня рать
         вдруг наше сраное белье
         решила простирнуть

И мерзость пенная в тазах
еще лишь кап да кап -
а он утек у них из лап
мимо железных труб
Он твердолоб и твердорот,
и, слава Господу,
все ближе город Петроград
в семнадцатом году.

Но выше выпала вода и падает быстрей
и говорит: Постой, босой, я за тобой, босой
         и слизкий стыд
         и сраный срам
         и сладкая гнильца
ты думал – скинул бельецо и нету бельеца?
А ну сольемся у крыльца,
а ну обнимемса!..

О, бывший твердый человек,
раскисший человек
он лупит воздух так и сяк
не чуя скользких рук
не чуя мокрого лица и дряблого мясца,
сквозь черный каменный пирог
просачиваеца
сквозь серый град в кромешный ад
просачиваецццца
         ↓
         ↓
         ↓
-----------------------------------------------------------------
и вновь, как пять минут назад, под ним лежит в аду
весь этот город Петроград в семнадцатом году:
         и ослепительный дымок
         и жгучий ветерок
         и темень красных воробьев,
                                         летящих
                                         поперек

"...Возникает нечто, что мне кажется уместным называть “тройной потребностью во вкусе как в оценочной категории”: во-первых, “вкус” - единственное, в чем (в рамках данного контекста) читатель может почувствовать свое превосходство по отношению к знаменитости, обладающей если не счастьем, то как минимум деньгами и славой; во-вторых, читатель предполагает, что при таких финансовых возможностях только отсутствие “вкуса” может помешать человеку одеваться “хорошо”; а в-третьих, - по целому ряду причин автор материала о "безвкусных звездах", а вслед за ним - и читатель оказывается в условиях крайней ограниченности языка: именно понятие “вкуса” и, как следствие, слово “безвкусный” используется каждый раз, когда речь идет о трансгрессии в принципе, - о неназываемой трансгрессии, о трансгрессии, которую нежелательно проговаривать слишком подробно или о трансгрессии, которую автор (а следом за ним - и участвующий, например, в дискуссии к материалу читатель) не умеет проговорить другим языком. Например, за обвинением в “безвкусице” могут стоять претензии к телесности (body-shaming), возрастному поведению, нарушению гендерных норм, классовому поведению - и так далее: “На церемонии музыкальной премии*, Наташа Королева блистала жутким горохом и совсем не аппетитными формами”, “Говорят, что <Анна Семенович> со своими выпирающими формами просто отвлекала от событий на сцене! Блогеры просят Семенович не надевать бюстгальтер "пуш-ап", который поднимает бюст прямо до подбородка. Ведь, скоро голова ее будет аккурат на груди”, “Этот лук сделал из фигуристой женщины тучную нимфетку“, “Обычно на красных дорожках Лили радует своим видом, но в последние месяцы модель и актриса что-то совсем расслабилась - набрала пару лишних кило и, кажется, напрочь утратила чувство стиля”, “Никто не требует быть заядлой модницей в 16 лет, но хорошо бы реально оценивать свои пропорции. Прежде всего нужно снять эти сапоги, нанять стилиста, полистать модные журналы и понять, что в мире есть очень много красивых вещей, которые могут ей подойти..."

Мое эссе для пятидесятого, юбилейного, номера "Теории моды" - о том, как мне кажется, почему в русскоязычном пространстве появляется такое огромное количество материалов о "безвкусно одетых звездах" и о том, почему (на мой взгляд, конечно) русскоязычные медиа делают акцент именно на категории "вкуса" там, где западные медиа говорят просто о "плохо одетых" знаменитостях. Журналу "Теория Моды": http://linorgoralik.com/celebrity.html

----
* В цитатах сохранены орфография, стилистика и пунктуация.

- Аэрофлот* молодцы, - говорит Кукуц. - У меня в прошлом году не хватило пары сотен миль до премиального статуса, а они мне их начислили и статус подарили.
- О, я знаю еще одного такого мальчика, которому так мили начислили, - говорю.
- А я знаю такую девочку, - говорит Агата.
- А я знаю, у каких блоггеров они эти мили отобрали, - говорит Ермилов.

—
* Не афилированный пост, нет :))

Смерть - девочка в платке аляповатом,
на каблах, русскоглазая, с приветом
от всех, кто говорил, что не в последний

А ейный Папка, что ни воскресенье,
пошатываясь, туго воскресает
и хвать за хвост змеиный с белым бантом
и ну ее об зеркало портретом -
куд-д-да к ребятам?!..

Красавица моя и продавщица,
минейщица из темной электрички,
с холодными и волглыми томами
в суме подметной --

Он не один, а ты одна такая,
одна лишь ты простая, как жюльверны
или кроссворды под скупой обложкой:
раскинуть руки по горизонтали
и голову держать повертикальней,
когда диагональ войдет под ребра
и все сойдется.

Вон как тебя мотает по вагону,
приложит головой о понедельник,
а там и об субботу переплющит;
терпи, терпи, прячь сотки в трущий лифчик,
в Балашихе пописать и обратно
хорошие, да я же сама читаю
берите обе

Красавица и чтица-накопица
с подружкой на однушку в Бирюлево
огромную и черную и в звездах
(как мы поймем в какую-нибудь среду,
под сень ее алтарную ступая
с катетером, торчащим из-под ребер,
с начищенным желудком) --

прийди сквозь тамбур к нам, простым ребятам,
а то мы все прочли, что не вернули,
когда садились в эту электричку
махали, обещали не в последний

а им теперь и спрашивать неловко

Из Третьяковской галереи похитили картину Архипа Куинджи «Крым». Я считаю, это политический перформанс. Вор хочет передать картину Архипа Куинджи «Крым» картине Ильи Глазунова «Россия».

"...Я смертельно боялся этой скотины Мойдодыра: как он придет и начнет унижать меня, называть при всех "гадким, грязным неумытым поросенком", а я буду объяснять, что я не могу затавить себя мыться холодной водой, когда горячую отключили! Реально не верил в него, конечно, не дурак был, но в то же время боялся пиздец". А.Л.

* * *

"...Мне было шесть. Я ложился на пол, прижимался ухом к линолеуму, слушал и умирал от ужаса. Мне было совершенно ясно, что хорошего выхода из этой ситуации нет: или оно стучит, и тогда я от ужаса действительно умру, или я его просто не слышу, но оно там, я же знаю, что оно там, и надо просто прижиматься сильнее. Я прижимался все сильнее и сильнее, и оно начинало стучать. Тогда я вскакивал и начинал орать и рыдать. Прибегали родители. Я не мог им признаться, что сердце убитой соседом Марьи Александровны (а иначе куда она делась!?), в чью квартиру мы, наконец, расширились, бьется под полом! Доходило до истерик. Наконец, мой гениальный папа, ЧГК-шник и шахматист, как-то догадался. Может, по отсутствию пыли на соседних книжных корешках... Няня была уволена, том Э.А.По пропал из дома навсегда (я не перечитывал его до сих пор, извините), а папа посадил меня на колени, взял анатомический атлас и показал мне сердце и объяснил, как оно перестает биться, когда человек умирает. Я думаю, я бы иначе сошел с ума. Совершенно серьезно". (Anton Topinko)

* * *

"...Посмотри-ка, посмотри, - башмачок-то весь в крови! Родители мне в десять лет под елочку положили роскошное издание "Сказок братьев Гримм" - огромное, серое, в цветной суперобложке. Что им не пришло в голову - это что издание академическое. Ну, вы поняли. С мачехой, отрезавшей пальцы и пятки сестрам Золушки. Полгода после этого я, страдая и хромая, носила обувь, которая была мне мала. У меня в мыслях не было, что мама, упаси господь, может отрезать мне пальцы: я просто представляла себе, что когда я начну мерять новые ботинки, прилетят птицы и заорут человеческими голосами: "Посмотри-ка, посмотри: башмачок-то весь в крови!..."" (Тинкербелла)

А у вас были прочитанные в детстве детские и недетские книги, вызывавшие ужас? Порассказывайте мне о них, пожалуйста, вот тут - а я сделаю подборку из ваших историй и опубликую (я сейчас часто буду обращаться с похожей просьбой, я готовлю целый проект, построенный на таких подборках, скоро расскажу про него). И спасибо огромное заранее!

Свинолюбивый гергесинец
стоит ничком над унитазом
лежит расслабленный в вагоне
сидит упыренный в совете
а дома свиночки поспали,
потом поели и поспали,
потом поели.

А Коловратий полоумный
полуживой, полуодетый
стоит ничком над унитазом
и легион себя нечистых
в него глумится и глядится
и раскаленными зубами
поскреживает и смеется -
не попуститься.

О Боже, Боже, страшный Христе!
Тебе всё трюки ради Правды
по стуку бдительных соседей
под гром оваций -
а свиночки кричат предсмертно,
а одинокий гергесинец
над жадной пропастью рыдает,
а опустевший Коловратий
стоит ничком в своей блевоте,
гвоздей не ест, стихов не пишет,
дышать не может.

О Боже, Боже, Христе страшный!
Нормально жили на зарплату,
не пили больше, чем по триста.

"Всенощная зверь": вышла моя книжка стихов с текстами за последние 4 года (вот они лежат тут: http://linorgoralik.com/zver.html). Огромное спасибо ее составителю, редактору и издателю Дмитрию Кузьмину, и спасибо Олегу Пащенко за обложку  (картинки на ней вот отсюда: http://linorgoralik.com/sobor.html).

М. рассказывает, что у его друга Руслана Германовича был роман с девушкой по имени Аделаида Фридриховна, и хотя оба они были евреи, любящие друзья ласково говорили при их появлении: «Вермахт пришел».

Вот хитренький по холоду бежком
с седым, пустым подпенисным мешком
с дветысячестраничным рюкзаком
за ноющей ссутуленной спиною —
и думает: “Я хитренький и умный,
я никого за этих лет не нажил,
ни в ком я не посеял ни сыночка -
и потому неприбран и борзой,
и потому неприбранный и дерзкий,
и как увижу смерть за гастрономом,
ей покажу обложенный язык, -
нет, подойду, возьму за жухлый ворот
и покажу обложенный язык, -
такой синюшной, старой, пустобрюхой,
покорно собирающей бычки
среди нечистой петербуржской мойвы,
и отниму обложенный бычок,
и процежу сквозь жеванные зубы:
"Ты столько разоряла колыбели,
а мойву-то и некому поджарить,
за сигареткой некому сходить", -
и ничего за это мне не будет:
в какую-нибудь мартовскую ночь
ты вновь придешь, - усталая, худая, -
забрать из люльки сына или дочь, -
а в люльке книжный хлам и проч.;
так почему же ты язык мне кажешь?
так что же делал я за гастрономом?

"...Это был 1994 год, и я работала сосиской. Буквально - сосиской в хотдоге. Рекламировала сосисочную. Я ходила по Тверской туда-сюда в чулках, корсете и мини-юбке, едва прикрывавшей жопу, и на гигантских каблах. Все это, как объяснил работодатель, было "цвета сосиски". На голове у меня была шапочка. Цвета сосиски, как вы поняли, наверное. А спереди и сзади - булки. Простите за каламбур. Это были огромные пенопластовые булки, из которых торчал целлофановый салат и пенопластовый кетчуп. Я должна была подходить к мужчинам, вкрадчиво говорить: "Съешь меня" и давать флаер про сосисочную. Меня уволили через два часа без выходного пособия: я ржала. Я ржала все время: когда смотрела на свои ноги в чулках между булок, когда видела охуевшие лица мужчин, которым я шептала это самое "Съешь меня", когда я видела сосисочный хвостик на голове у своего отражения в витрине... Шапочку я потом один раз надела в постели и мы с мужиком так ржали, что он потянул себе спину и месяц ходил полусогнутым. На вопрос, что случилось, мрачно отвечал: "Меня погубила любовь к сосискам". Anna Morenko

* * *

"...Работал извозчиком - возил пары по парку в декоративной карете. Мы с лошадкой быстро спелись, и если пара начинала на заднем видении заниматься сексом - лошадка начинала бежать очень быстро безо всяких понуканий и мы проходили положенный маршрут минут за семь. Теперь понимаю, что это садизм, но тогда мне было 18 лет и я был завистливый девственник". Кирилл К.

* * *

"...Работал репетитором, готовил одного ребенка богатых родителей к экзаменам в третий класс какого-то престижного интерната для одаренных детей, мне самому было четырнадцать лет, а ему десять или девять. Это был 1998 год, и я видел, как мальчика смертельно плющит от мысли, что его отправят в интернат. И поэтому я учил его из рук вон плохо; до сих пор помню, что объяснял ему про числа Фиббоначи так: "А потом все кролики друг друга разлюбили и разбежались по кустам". Он посмотрел на меня с большой благодарностью. Ни в какой интернат этот мальчик не поступил, репетитором меня больше никуда не брали, но я не жалую" Р. Р.

* * *

А расскажите, пожалуйста-пожалуйста, про самые странные, немыслимые или просто запоминающиеся способы зарабатывания денег в вашей жизни? Вот тут: https://www.facebook.com/snorapp/posts/10157141820403769. А я буду вам страшно благодарна, соберу подборку из ваших историй и опубликую, - я готовлю новый проект, он откроется уже 1 февраля и будет посвящен личным историям. И спасибо огромное заранее

(Oh, say! can you see
By the dawn's early light...)

Друг мой, видишь ли ты в раннем блеске зари,
как наш рой золотой наполняет собою подлесок?
Друг мой, слышишь ли ты сквозь ветвей перезвон ледяной
наш единый придушенный шелест:
- Ничего, ничего, не волнуйтесь за нас,
мы потерпим?

Друг мой, щепочка, щепочка, елочкин дух смоляной,
подтверди мне нормальность полета, широкополосность
озаряемых зенками бурых ночных тягачей
новоявленных просек;
пусть протянутый вышкою щуп световой
в утешенье тебе осияет прекрасные зубья
наших сильных родных лесопил;
опиши мне скорей
топора исторически значимый профиль, --
и тогда я с восторгом скажу и себе, и тебе:

"- О, пускай же вовеки сочится из нас смоляное!
О, пускай мы всегда задыхаемся в мертвом ветру,
превращаемся в наледь сапожную,
в черную мерзлую землю -
золотые такие, -
пускай, нам нисколько не жалко:

мы недаром в рассвет ледяной
после утренней каши смурной
выпадали на плац карусельный,
неспроста после кори
в начале ветрянки
под свинку
простынку
влачили сушить к батарейке;
неспроста
надевали ботинки — и нас выводили по двое,
и пред елочкой мертвой,
бессмертной в своей крестовине,
мы взывали:
-Te Deum, Снегурочка, смилуйся с третьего раза! -
и украдкой тащили ко рту сероватые щепки,
спешили, дурашки,
причаститься единого отчего лесоповала.

Новогодние елки, рабочая черная ветвь!
Их рубили — летели пустые лучинки, сырые очистки,
простоглазые слезки, мещанские чьи-то занозки, -
не шаламки, не свешки, не чистого золота оськи, -
где таким разъебаться о краснодеревую стенку,
нанизаться ноздрями на нашу крученую строчку, -
бурлючку такую, нахлебку.

То ли дело как мы полетим над страной, над страной
мы так низко летим над землею родной ледяной
боже мой, Николай, вот оно и случилось со мной,
и с тобою, сияющий в фарах бесценный родной,
вот оно-й, вот оно-й.

Так скажи мне, мой друг, а и видишь ли ты хоть чего,
что-то я, Николай, не могу разглядеть ничего, -
лишь бумажную волглую грязь под ногтями майора
а казалось - покажут кино, - ах, какое покажут кино! -
про как мы не просить, не кричать, про как мы не говно, не говно, ---

ну-ка, глянь-ка еще раз, а то под ногтями темно
чо-то, сука, темно и темно.

«...Это очень болезненная лично для меня тема: ну хорошо, ты молодец, вот у тебя есть эмпатия, — а дальше что? Дальше ведь должно быть действие, — оно где? Ведь существует чудовищно соблазнительная позиция, в которой все заканчивается сочувствием: ты посочувствовал чужому страданию, почувствовал себя хорошим человеком — и свободен. Но эмпатия — это всего лишь указатель, стрелка на стене: она показывает тебе, куда двигаться, что делать, а дальше надо, собственно делать. Эмпатия — это указатель на Вифлеем: можно остановиться, сказать: «Какой я молодец, дошел до указателя на Вифлеем, вот я зайчик. Дальше можно и дары никакие не нести, а то я что-то подустал; сяду-ка я тут и буду мазаться миром и нюхать дорожки ладана, заслужил». Это главная проблема, которая меня волнует в моей собственной жизни, и как с ней справляться внутри себя - я совершенно не знаю. Я просто все время хожу вокруг нее кругами и боюсь, что справляюсь с переходом от эмпатии к действию очень плохо.»

***

«....Видимо, меня во всем интересует частная жизнь, моменты повседневности, — даже моя выставка называлась «Теория повседневности». Я когда-то говорила, что больше всего меня интересует момент, когда в утро Сталинградской битвы проснулись сорок тысяч человек, — потому что проснулись они как частные лица, а не как участники Сталинградской битвы. Им хотелось курить, мочиться, чесаться. Они понимали, что их ждет в этот день. Ничего более важного, чем этот момент, я себе представить не могу. Вся моя работа построена на этом интересе, — видимо, именно такие моменты вызывают у меня чувство, что человек живой.»

Огромное спасибо Полине Бояркиной за разговор и сайту «ПроЧтение» за публикацию: https://prochtenie.org/texts/29713