Как бы я снимал про Крым? Думаю, я бы ушел от голивудской блокбастерной схемы. Присоединение Крыма было слишком крупным и слишком недавним событиям, так что запихивание его в три акта с протагонистом-антагонистом, инициирующим событием, кульминационной дракой в конце и прочей механикой из американских учебников будет неизбежно ощущаться как неправда.
Я бы даже не стал ставить в центр героя с какой-нибудь там несчастной историей любви, которая своей банальностью неизбежно заглушит все живое.
Помните, как Набоков рассказывал американским студентам про русскую литературу? Он зажигал лампочки в темной аудитории. Одна лампочка— Пушкин. Вторая — Гоголь, третья— Тургенев. А потом отдергивал портьеру и распахивал окно, впуская весь воздух и весь солнечный свет разом: а вот это Толстой!
Крым был точно таким же событием, огромным и радостным, и обкорнать его до истории любви Васи и Маши- простите... Может, я делал бы как Феллини. Впечатления, картинки глазами героя-наблюдателя. Советское детство героя, солнечный пирс, алые флаги, девочка в сандалях, пахнет солнцем и полынью. Может, призраки прошлого: дача Волошина, Набоков перед эмиграцией, да тот же Толстой, лежащий, как Николай Ростов, на лафете пушки. Глядящий, как князь Андрей, в южное небо. Потом девяностые, погружение в темноту, смутное, тревожное, и выныривание обратно наверх— в свет, в 2014. Герой с лавочки во дворе поднимает голову, видит вертолеты, косяком летящие к южной границе: «не может быть». И последний кадр, смыкаясь с первым, растворится в свете на том же самом пирсе.
Может, пошел бы как Белль в «Бильярде в половине десятого». Три поколения, сага: дед защищал Крым от красных, сын был в ЧК, в МГБ-КГБ, внук, командир «вежливых людей», а может, дипломат— возвращал. Три оси, и куча маленьких историй — вокруг.
Может, и проще, просто серия новелл, как «сука-любовь», или там Джармуш, кому что.
И чтобы у них, никак друг с другом не свящанных, был один общий момент, одна точка синхронизации— возвращение Крыма.
Крым- это не личная история, она— космическая, многополярная. Она про то, как миллионы обстоятельств разом сошлись в одной точке. А потом, уже постскриптумом, точно также разошлись.
Это не блокбастер, не трагическая история про просранный Вьетнам, просранный Дюнкерк или раздутый до небес Перл Харбор. Это именно что Толстой. То самое распахнутое навстречу солнцу окно, перед которым мы стоим до сих пор.