Протопресвитер Александр Шмеман в своем дневнике 16 октября 1975 года записывает:
"Мне прислали только что вышедшего солженицынского "Ленина в Цюрихе". Вспоминаю мой разговор с Солженицыным - "Я сам - Ленин…".
Статья, которую я пишу, привела меня к убеждению, что в старообрядчестве или, вернее, в странной одержимости Солженицына старообрядчеством нужно искать ключ если не ко всему его творчеству, то во всяком случае ко многому в нем - и прежде всего к интуиции и восприятию его главного "героя", то есть России.
Но это не просто увлечение "стариной", не романтическое притяжение к "древности". Тут все гораздо глубже и, может быть, даже духовно страшнее. Солженицын, мне кажется, предельно одинокий человек. Каждая связь, каждое сближение его очень быстро начинает тяготить, раздражать, он рвет их с какой-то злой радостью. Он один - с Россией, но потому и Россия, с которой он наедине, не может быть ничьей. Он выбирает ту, которой в буквальном смысле нет, которая, как и он, была изгнана из России, отчуждена от нее, но которая, поэтому, может быть всецело его, солженицынской Россией, которую он один - без никого - может и должен воскресить. Россия оборвалась в крови и "гарях" старообрядчества и Россия начинается снова с него, Солженицына. Это предельное, небывалое сочетание радикального "антиисторизма" со столь же радикальной верой в собственную "историчность"… Толстой переписывал Евангелие, Солженицын "переписывает" Россию".