Карантин не прошёл бесследно. Бывшие, прорезавшиеся моими боками, должны облегченно вздохнуть — я наконец поправился. Дополнительные 1,5 кг в нужных местах — это единственные полезные поправки этого лета — за них голосовали родители, бабушка и парни.
Я просвечивал, и меня всё время пытались накормить. Бывало, приходил к незнакомцу на секс — меня прям на кухне трамбовали шоколадом с зелёным чаем. Или печеньем. В общем, на стол выставляли, что было.
Встречался с парнем с длинной до неприличия прелюдией: мы списывались в «Грайндере», дразнили аппетит горячими фото, считали часы до встречи, потом покупали фарш в «Перекрёстке», делали макаронам альденте, я кромсал лук, он — томаты. Всё в прямом смысле слова. Анальный секс был на десерт — ибо пока не поешь, ничто из под стола не встанет.
Как я понял, если у геев и есть
ухаживания, то все они о еде. Потому что непонятно, как иначе. Не букеты же дарить или комплименты новой причёске делать. Галантное спасение пиджаком от февральского озноба тоже не по-гейски: на разнице мужской и женской терморегуляции не сыграть. Вот и сводится всё к питанию.
Приятного в этом мало. Во-первых, я боюсь, что на свидании живот начнёт урчать, поэтому удовлетворяю себя сам: ем перед выходом. Во-вторых, считаю, что я ем некрасиво. И перед взрослыми мужчинами, которые забирают счёт в ресторанах и тычут в эквайринги картами, мне неудобно. Ну как можно платить за такое сомнительное представление? Со сверстниками в этом плане легче: обычно каждый платит за себя сам, поэтому имеет право укусить бургер так, чтобы грибной соус вывалился за манжету рубашки.
Следуя логике, лучшие гей-любовники — это шеф-повара. Был один: он профессионально пёк блины, но меня соблазнял совсем иначе. Соблазнял эротическими рассказами. Отношений не получилось, зато переписку почти номинировали на Пулитцеровскую премию. Он писал: «
Что делаешь?». Я, мол: «
Лежу в ванной». То, что было дальше, заслуживало тираж. Кулинар тщательно выводил в воображении подробности моих водных процедур, я узнавал о себе много нового.
Моя бархатная кожа в горячей воде, оказывается,
пахла сладкой лавандой. Рукой я гладил аккуратные розовые соски, второй ладонью проводил по краю головки, вызывая возбуждающую дрожь. В воду выстреливали струи. Шеф-повар не знал, что в оригинале соски были обычного коричневого цвета, а рука держала резиновую утку с мылом. И всё же, так за мной ещё никто не ухаживал.
Сам я ухаживал только за собой, ветеранами и за фасолью в 5 классе для биологии. Наверное, это из-за пассивной роли. Или прогрессирующего эгоизма. А может, я ещё не понял: насколько вообще нужен Болоньезе, если можно просто хорошо поговорить?