Вспоминаю еще: я перехожу Инженерную, навстречу идут два красавца: изящный — Толя Найман, огромный — Сережа Довлатов. Лето, тепло... Левой мощной рукой Сергей грациозно-небрежно катит крохотное кресло с младенцем (с детьми Довлатова всегда была некоторая путаница — во всяком случае, для меня).
— Привет!
— Привет! Ты куда?
— В Летний сад.
— А я на Зимний стадион.
Улыбаясь, расходимся. И даже язвительный Толя усмехается. Быстро, на ходу, сверкнули слова, может быть, не алмазные, но для мемуаров вполне пригодные — а это не каждому дано.

Валерий Попов. "Кровь — единственные чернила"

"Главная моя ошибка — в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось. Состояние бывает такое, что я даже пробовал разговаривать со священником... но он, к моему удивлению, оказался как раз счастливым, веселым, но абсолютно неверующим человеком".

Из письма Игорю Ефимову. 27.07.1984

Лишь однажды Головкер погрузился в раздумье. Это продолжалось больше сорока минут. Затем он сказал:
— Лиза, послушай. Когда я был студентом первого курса, Дима Фогель написал эпиграмму: "У Головкера Боба попа втрое шире лба!" Ты слышишь? Я тогда обиделся, а сейчас подумал — все нормально. Попа и должна быть шире лба. Причем как раз втрое, я специально измерял...
— И ты, — спросила Лиза, — пять лет об этом думал?
— Нет, это только сегодня пришло мне в голову...

"Встретились, поговорили"

Он, как и все мы, заблуждался на свой счет, полагая себя в первую очередь психологом, инженером человеческих душ — это без иронии. Он погружался в хитросплетения взаимоотношений своих знакомых с вожделением почти патологическим — метастазы тут бывали жутковатые: погубленные репутации, опороченные имена, разрушенные союзы. Не было человека — без преувеличения, ни одного, даже среди самых родных, любимых и близких, — обойденного хищным вниманием Довлатова. Тут он был литературно бескорыстен.
Впрочем, как почти все доморощенные интриганы, Сергей был интриганом простодушным: ему больше нравилось мирить, чем ссорить. Ссорил и обижал он часто — но в силу того, что рассказывал о людях смешное, а смешным быть всегда обидно.
Может быть, именно этого его погружения в человеческие связи, с подлинной, ненадуманной, настырной, честной заинтересованностью в чужой судьбе, мне больше всего и не хватает без Довлатова.

Петр Вайль. "Без Довлатова"

Мой новый друг продолжал философствовать:
— До нашего рождения — бездна. И после нашей смерти — бездна. Наша жизнь — лишь песчинка в равнодушном океане бесконечности. Так попытаемся хотя бы данный миг не омрачать унынием и скукой! Попытаемся оставить царапину на земной коре. А лямку пусть тянет человеческий середняк. Все равно он не совершает подвигов. И даже не совершает преступлений...
Я чуть не крикнул Фреду: "Так совершали бы подвиги!". Но сдержался. Все-таки я пил за его счет.

"Чемодан"

Наша тема — Россия и ее будущее. С прошлым все ясно. С настоящим — тем более: живем в эпоху динозавров. А вот насчет будущего есть разные мнения. Многие даже считают, что будущее наше, как у раков, — позади.

"Филиал"

Сергей Довлатов и Виктор Некрасов. Фото Ланы Форд.

"Для Сергея простота была основой его творчества. В этом отношении он был действительно таким еретиком, и не случайно говорил, что он просто рассказчик, а не писатель, что он не знает никаких там целей высоких, которые ставит перед собой писатель. Он действительно оказался писателем в чистом виде и писателем, который обладал своим мироощущением и не обладал никакой идеологией, которую он всегда высмеивал, будь она правой, левой, почвеннической, либеральной".

Интервью Андрея Арьева (петербургского писателя, литературоведа, друга Сергея Довлатова) русской службе BBC News:
https://www.bbc.com/russian/features-37261325

Повстречали мы как-то с Грубиным жуткого забулдыгу. Угостили его шампанским. Забулдыга сказал:
— Третий раз в жизни ИХ пью!
Он был с шампанским на "вы".

"Записные книжки. Соло на Ундервуде"

Шел дождь, и я подумал: вот она, петербургская литературная традиция. Вся эта хваленая «школа» есть сплошное описание дурной погоды. Весь «матовый блеск ее стиля» — асфальт после дождя…

"Заповедник"

Откуда шла эта постоянная горечь? В России нам казалось, что причины ясны: не печатают талантливого человека, вот он и бесится. Не только пьет, а еще и вечно куда-то убегает: от друзей, от семьи, из города в город, из одной компании в другую, с работы на работу. Но вот он добежал в этом своем бегстве до Америки, добился признания, потоком пошли книжки на разных языках, публикации в престижных журналах, обеспеченность... А горечь оставалась.

Игорь Ефимов. "Неповторимость любой ценой"

Отстаивая свое право переживать, в том числе и впустую, Довлатов бесился из-за нашей полупринципиальной-полубездумной беззаботности. Как-то в ответ на его очередную скорбь я механически бросил: “А ты не волнуйся”. В ответ Сергей, не признававший ничего не значащих реплик, взорвался: “Ты еще скажи мне: стань блондином”.

Александр Генис "Довлатов и окрестности"

Александра Генис. Рисунок Сергея Довлатова

Стоит ли говорить, что я вас не забыл и постоянно думаю о Ленинграде. Хотите, перечислю вывески от «Баррикады» до «Титана»? Хотите, выведу проходными дворами от Разъезжей к Марата?

"Марш одиноких"

Вообще я заметил, что человеческое обаяние истребить довольно трудно. Куда труднее, чем разум, принципы или убеждения. Иногда десятилетия партийной работы оказываются бессильны. Честь, бывает, полностью утрачена, но обаяние сохранилось. Я даже знавал, представьте себе, обаятельного начальника тюрьмы в Мордовии...

"Компромисс"

Помню, мне вручили аттестат. Директор школы, изловчившись, внезапно пожал мою руку. Затем я окончил матмех ЛГУ и превратился в раздражительного типа с безумными комплексами. А каким еще быть молодому инженеру с окладом в девяносто шесть рублей?

"Хочу быть сильным"

В некоторых западных изданиях прочел о себе:
«Его произведения распространялись в самиздате...»
Я не совсем понимаю, что это значит. В огромном количестве тиражировались произведения Солженицына. Материалы процесса над Синявским и Даниэлем. Письма Жореса Медведева и Эрнста Генри. И многие другие знаменитые тексты.
Вряд ли кто-то специально перепечатывал мои рассказы или рассказы моих друзей. Закончив рассказ, я сам перепечатывал его в нескольких экземплярах. И потом раздавал знакомым. А они — своим знакомым, если те проявляли интерес.
Это и есть самиздат в наиболее точном значении. Сам пишешь. Сам даешь знакомым. А порой — и сам читаешь в гордом одиночестве.

"Как издаваться на Западе?" – "The Third Wave: Russian Literature in Emigration" Ann Arbor, 1984

Я знаю, кто мы и откуда. Я знаю — откуда, но туманно представляю себе — куда.

"Марш одиноких"

В журналистике каждому разрешается делать что-то одно. В чем-то одном нарушать принципы социалистической морали. То есть одному разрешается пить. Другому — хулиганить. Третьему — рассказывать политические анекдоты. Четвертому — быть евреем. Пятому — беспартийным. Шестому — вести аморальную жизнь. И так далее. Но каждому, повторяю, дозволено что-то одно. Нельзя быть одновременно евреем и пьяницей. Хулиганом и беспартийным...

"Компромисс"

Рецензенты мною восхищались, называли советским Керуаком, упоминая попутно Достоевского, Чехова, Гоголя.
В одной из рецензий говорилось:
"Персонажи Довлатова горят значительно ярче, чем у Солженицына, но в куда более легкомысленном аду".

"Иностранка"