Каждый раз, когда мне хочется побыть в одиночестве, под мелким дождем отправляюсь на Братское кладбище в районе «Сокола».
Судорожно брожу по дорожкам, пытаюсь понять, где лежат первые жертвы красного террора - Белецкий, Щегловитов, Маклаков и Хвостов.
Смотрю на играющих детей, собак, пожилые пары и с ужасом думаю, что под слоем асфальта нетронутые, непотревоженные, тифозные, верные, ушедшие солдаты старой России. 18 тысяч. 18.
Гордым русским авиаторам на могилы ставили пропеллеры. А мы по ним ножками, окурками, пустыми бутылками, струями мочи.
Там же лежат несколько десятков юнкеров, под руководством Руднева защищавших старый порядок. Вы понимаете, что значит 18-летнему мальчишке прятаться за постаментом памятника Гоголю, вздрагивая от большевистских снарядов, которыми удобряют почву с вершины Воробьевых гор?
Вертинский тоже понимал. Он бился в истерике, припадал к земле, когда на кладбище Всехсвятского зарывали уходящую Россию. Там, где сейчас алкаши, собаки, кинотеатр «Ленинград», скульптура мальчика с оленем.
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам, под шумок толковать,
Что пора положить бы конец безобразию,
Что и так уже скоро мы начнем голодать.
Но никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне!
Вечная память!
Это пели и Гребенщиков, и Наадя, и Земфира. На днях исполнится 101 год (по старому стилю) этим печальным событиям.
Возьмите цветы и поезжайте на Сокол. Найдите могилу Шлихтера, проведайте великого князя Николая Николаевича. Поговорите со старой Россией, которая так отчаянно рвётся через слой казенного асфальта.