Интеллигентские будни продолжаю «Иолантой» в Геликон-опере — так и до консерватории недалеко. Впрочем, «Иоланта» оказалась довольно изящной попыткой поженить рыцарский остов истории о любовных перипетиях слепой принцессы с моральными паниками эпохи хай-тек. Чайковский задумывал «Иоланту» как образцовую слезовыжималку, романтическую историю о самопожертвовании, которое, парадоксальным образом, требует от героини не лишиться чего-то, а наборот, обрести. Дочь короля Прованса Иоланта слепа, но любящий отец-король безапелляционно требует от окружающих скрывать от барышни эту ее особенность. Слепота, впрочем, не мешает героине, чьим реальным прототипом была Иоланда Анжуйская, лихо стрелять по тарелочкам — для постановщика оперы принципиальна именно разница между «смотреть» и «видеть», обман зрения, оптическая иллюзия. Метафорические розовые очки венценосного папаши режиссер Сергей Новиков не просто надевает на героев постановки — вопрос разницы оптик взят им за основу конфликта произведения. Взгляд персонажей преломляют камеры гаджетов, селфи-вспышки которых то и дело озаряют сцену, в райском саду Иоланты посреди клумб прорастают экраны, а сам постановщик камуфлирует визионерство в камео специально введенной в сюжет оперы старухи-кружевницы, чуждой всех этих новомодных веяний даже после чудесного прозрения героини.
Компания Валентины Матвиенко и Оксаны Пушкиной среди зрителей оперы тут же натолкнула на мысль — а что, если рассмотреть историю Иоланты в рамках феминистского дискурса? Тем более, что пресное лицо Ирины Яровой, замеченное в первых рядах, поощряло к дерзостям. Представила себя на месте слепой принцессы, и внутренне содрогнулась — будучи рожденной с теми же возможностями, что и другие, я быстро их лишаюсь, причем окружающие пытаются растить меня в парадигме, как будто бы это совершенно естественно — причем из лучших своих побуждений. Право выбора недоступно мне априори, и даже личная жизнь запланирована заранее. Велик соблазн укрыться навсегда в цветущей зоне комфорта — и любой внешний приглашенный специалист повторит слова мавританского врача: «Исцеление невозможно без стремления к нему».
Иоланта в этом отношении ничем не отличается от многих других девушек во всем мире, которые дают убедить себя в том, что их роль жертвы вполне естественна и даже привлекательна. Заставить себя что-то менять — задача не из легких, и сказочный финал Чайковского сбывается только с помощью deux ex machina в образе прекрасного принца. Однако в мораль о зоркости одного лишь сердца верится все равно с трудом — вопреки стараниям слепой старухи-кружевницы, которая чуть ли не с укором взирает на финальные метаморфозы Иоланты. Мол, нечего здесь предавать незрячие скрепы. Ишь чего захотела — прозреть.
Но даже прозрение, повторюсь, удается Иоланте не благодаря личным на то амбициям — в этом райском саду принц играет роль не Адама, но змея:
Сознанье в ней теперь проснулось,
Открылась истина уму!
Все-таки «видеть сердцем» хорошо лишь в морализаторских притчах. Так может быть любовь, зрение и высокие технологии — не такие уж и безнравственные штуки?