Всё чередой идет определенной,
Всему пора, всему свой миг;
Смешон и ветреный старик,
Смешон и юноша степенный.
Глядя на Рашкина, невольно вспоминается вот этот Пушкин. Смешон политический ветреный старик, настойчиво пытающийся догнать давно ушедшую молодость, причем даже не свою, а Навального. Г.Поспелов лет 40 назад сказал о ком-то, что что «мировоззрение у него марксистско-ленинское, миросозерцание чиновничье-бюрократическое, а мироощущение голодранческое». Невозможно отделаться от мысли, что это он о Рашкине.
У Рашкина есть идеи? Убеждения? Есть мировоззрение? Он теоретик марксизма? Знаток ленинского наследия? Стратег? У него есть конкретная цель? Программа?
Ничего нет. Пусто, голо, как на старом бильярде без шаров.
Из красного у него только куртка. Левизна его проявляется только в том, что он пишет слева направо. Оппозиционность выражается тогда, когда он, зайдя почревоугодничать в фастфуд, не соглашается надеть маску.
Вот все наследие коммунизма.
С появлением Рашкина протест окончательно стратифицировался. Сегодня есть несколько социальных слоев, которые почти не пересекаются между собой. Для каждого из них сложился круг брендов, исполнителей, литературных текстов, кумиров. Этот процесс не мог не захватить и протест. Навальный – это протест для хипстеров, смузипийцев и сушиядцев у которых все есть и коим скучно, протест, который автоматически стал сливаться, когда эта прослойка начала устаревать. Быков – это протест для тех, кто «с культурными запросами», для ветшающих целлюлитных рублевских бабенок и лондонских беглецов, питающихся за счет Быкова оппозиционными объедками. Обломки нацистской «партии Лимонова» - для десятка гопников. «Эхо Москвы» и «Новая» для сгнившей интеллигенции, выступающей не от имени обиженных несправедливостью мира, а от имени обвешанных на районном рынке. «Дождь» для тех, кто давно сбежал бы, но нет денег и поэтому горько завидует Волкову и Соболь.
Рашкин это протест Pensioneer-style. Вид, как у таракана, попавшего в щи - меланхолический, покоряющийся неизбежности, но гордый. Маленькое общество охранки свободы. Для тех, кто «еще повоюет». Кто еще, перед тем, как завернуть селедку, все таки читает газету «Правда». И ходят за ним два с половиной десятка типичных «несчастненьких» Достоевского – и жалко их и стыдно за них и хочется, увидев митинг, подать медную копеечку – «молись за меня, бедный Николка».
В общем, картина как в романе малоизвестного писателя Иванникова из первой половины прошлого столетия: «По сторонам от дороги вправо и влево волочились горемычные облака; исподволь угнетали душу убогие ужасы предместья; ныли телеграфные столбы, и качался, тужился против ветра, виляясь в педалях, упрямец велосипедист… Но тут, буравя мозги, заверещал мстительный — за вчерашнее с кряком ковыряние в его спине — будильник, к нему тупо подтопали, цапнули за глотку, он брызнул по пальцам душителя предсмертным клекотом и затих. В одеяльное шерстяным рупором ущельице гляделось скудное утро. Я думал тихо: умереть бы».
Да ладно, пусть не умереть, но выдумать бы им себе страну или город, в которых поселиться и жить. Эта традиция жила в нашей культуре. Была своя страна Швамбрания у Кассиля, был у Мартова город Приличенск, а у символиста Каменского страна Росамунтия. Там они поселяли все свои мечты и химеры, там сражались, боролись, побеждали, правили. И сейчас надо сделать так же. Страна «Унеси ты мое горе», столица Навальнинск, Соболиная провинция, Рашкинский хутор, Волковский погост, Быковский починок, тупик Албурова. И все.
Там все будет так, как они хотят и никто у них не отнимет этой блаженной реальности. Ибо здесь, в нашей жизни, почвы у них под ногами больше нет.