
Сначала насчёт реституции, в том числе в Прибалтике. Прибалтике, в этом смысле, «повезло»: 1991 – 1945 = 46 лет, это время жизни всего двух поколений, то есть ситуация, когда ещё были живы прямые потомки или (максимум) их дети. Кроме того, Прибалтики не коснулась ни мощная перестройка пространств, ни массовая миграция, ни чубайсовская приватизация, обозначившая новых (тоже теперь законных) собственников. Иными словами, там 1) было, что возвращать и 2) было, кому возвращать. Там и мало времени прошло, и не так много народу, чтобы свести баланс буквально по каждому.
Реституция на исторической территории Российской Империи вызывает массу вопросов, помимо вышеперечисленных. Как быть с имуществом на территории Польши, Финляндии, Малороссии, Туркестана, Бессарабии и прочих территорий, потерянных после 1917? Что делать с имуществом, на месте которого теперь новое имущество? Как считать потомков, как делить между ними, что вообще делить и где брать сведения, самое главное? Что делать с недвижимым имуществом — акциями предприятий, авторскими правами, торговыми марками? Как быть с внешними займами, как быть с казённым имуществом, в конце-концов?
Вывод первый: надо признать, что произошедшая ситуация действительно непоправима. То, что случилось, случилось таким образом, что назад отыграть ничего уже нельзя. НЕТ РЕШЕНИЯ. В бизнесе это называется «зафиксировать убытки».
Ну, хорошо. А кто фиксирует убытки? Кто субъект-то наших рассуждений? Кто всё потерял? Формально, выходит, что «пострадали все». Но кто «все»-то?
Тут вторая точка рассуждения, как раз про «Последний адрес».
«Последний адрес» выдумка хорошая, но закономерно наткнувшаяся на встроенное противоречие, а именно на «казус жены Уборевича», спасибо Олегу за удачный пример. Советские люди, проводя мероприятия (тоже советское словечко с поганеньким скрытым смыслом) в советских рамках реальности, неизбежно будут поскальзываться на собственном советском же дерьме. Потому что реабилитация репрессированных тоже ведь вещь хорошая, да вот только проводил-то её тот, кто сам же и репрессировал.
Проблема «Последнего адреса» в том, что те, кто его придумал и осуществляет, не могут вырваться за рамки советского контекста, так как являются его же порождением. Мысль избитая, но от этого не измельчавшая. Кашин, рассуждая, сознательно или несознательно сводит в одну точку два противоречащих друг другу контекста, советский** и несоветский. Авторы «ПА» не могут мыслить от Российской Империи ни идеологически, ни культурно-генетически, они не просто порождение совка, мало ли кто чего порождение; они могут существовать только в контексте совка. Не в том контексте, который репродуцируют бабки с портретами Сталина — те репродуцируют вторичный миф — а истинном контексте, который до сих пор в достаточной степени не проговорен и не выведен полностью за рамки маргинального поля***