У вальса Шатрова «Мокшанский полк на соппках Маньчжурии» какое-то невозможное количество вариантов текста, хоть он и начал свое существование просто как мелодия, посвященная гибели военного оркестра на Русско-Японской.
В изначальном стихотворении 1906 года Степан Петров, привлекавшийся за революционные делишки, оплакивает напрасно погибших военных музыкантов, но в конце обещает врагам месть и «кровавую тризну».
В следующем варианте обходится без кровавых обещаний, зато звучат слова о «беде и позоре» а скорби в нем еще больше:
«Пережили мы
Бездну великого горя,
И слёзы невольно бегут из очей,
Как волны далёкого моря.
Рыдают отцы,
Матери, дети, вдовицы,
А там далеко на манчжурских полях
Белеют кресты и гробницы.»
Зато в этом варианте политкорректно упоминаются Вера, Царь и Отчизна.
После 1917 оставить такое в песне, конечно, было невозможно — в послереволюционном тексте Алексея Машистова вот такие слова:
«Пусть погибли вы в боях с врагами,
Подвиг ваш к борьбе нас зовёт!
Кровью народной омытое знамя
Мы понесём вперёд!
Мы пойдём навстречу новой жизни,
Сбросим бремя рабских оков!»
Этот вариант по сей день исполняют чаще всего, потому что большевики первыми сподобились создать текст, четко ложащийся на ноты.
В интербеллум пели и более нейтральный вариант, напоминающий дореволюционный. С неизменно шумящим гаоляном (растение такое, если что), русскими слезами, с Отчизной, но без Царя и Веры.
В 45-м русские снова оказались в Маньчжурии, и появился ещё один вариант текста: уютный, романтический и героический, с русским сантиментом, но уже совсем не про Мокшанский полк.
А в 2017 году некто Геннадий Венедиктов написал текст, видео с которым снабжено подзаголовком «Востановление исторической справедливости». Это незамутненная, гладкая, сверкающая картинка, в которой скорбь — лишь оттенок общей торжественности, а смерть уже хотя бы ради памяти потомков не выглядит напрасной.
Ну и я, как обычно, тронут такой лобовой пропагандой и, вот, рассказываю вам об этом.
В изначальном стихотворении 1906 года Степан Петров, привлекавшийся за революционные делишки, оплакивает напрасно погибших военных музыкантов, но в конце обещает врагам месть и «кровавую тризну».
В следующем варианте обходится без кровавых обещаний, зато звучат слова о «беде и позоре» а скорби в нем еще больше:
«Пережили мы
Бездну великого горя,
И слёзы невольно бегут из очей,
Как волны далёкого моря.
Рыдают отцы,
Матери, дети, вдовицы,
А там далеко на манчжурских полях
Белеют кресты и гробницы.»
Зато в этом варианте политкорректно упоминаются Вера, Царь и Отчизна.
После 1917 оставить такое в песне, конечно, было невозможно — в послереволюционном тексте Алексея Машистова вот такие слова:
«Пусть погибли вы в боях с врагами,
Подвиг ваш к борьбе нас зовёт!
Кровью народной омытое знамя
Мы понесём вперёд!
Мы пойдём навстречу новой жизни,
Сбросим бремя рабских оков!»
Этот вариант по сей день исполняют чаще всего, потому что большевики первыми сподобились создать текст, четко ложащийся на ноты.
В интербеллум пели и более нейтральный вариант, напоминающий дореволюционный. С неизменно шумящим гаоляном (растение такое, если что), русскими слезами, с Отчизной, но без Царя и Веры.
В 45-м русские снова оказались в Маньчжурии, и появился ещё один вариант текста: уютный, романтический и героический, с русским сантиментом, но уже совсем не про Мокшанский полк.
А в 2017 году некто Геннадий Венедиктов написал текст, видео с которым снабжено подзаголовком «Востановление исторической справедливости». Это незамутненная, гладкая, сверкающая картинка, в которой скорбь — лишь оттенок общей торжественности, а смерть уже хотя бы ради памяти потомков не выглядит напрасной.
Ну и я, как обычно, тронут такой лобовой пропагандой и, вот, рассказываю вам об этом.
