А я попробую сделать это сам. Но прежде отмечу, что книга, возможно, для кого-то и будет полезна как некое культурологическое введение в Мамардашвили. Но для тех, кто хоть немного знаком с его философией и что-то читал сам, а не слушал в пересказе «детей Мамардашвили», книга окажется бесполезной.
Монография филолога Де Бласио оказалась по сути воспроизведением интеллигентского мифа о Мерабе. Вот он диссидент, «самый свободный человек в СССР», а вот — грузинский Сократ! А вот как он повлиял на молодых режиссеров (вообще никак). О каком-то влиянии на Сокурова может быть и можно еще говорить, но как Мераб мог повлиять на виталистский антисемитизм Балабанова с его «В чем сила, брат?» или на эпигонство, то есть низкопоклонство перед Западном и интеллигенцией начисто утратившего себя позднего Звягинцева? Впрочем, если человеку хватает смелости иллюстрировать мысль Мераба цитатами из Чалмерса (это примерно как иллюстрировать мысль Ильенкова фразой Дубровского), то можно вообще все. (Ясно, что-Де Блазио таким образом «продает» Мераба боцманом на корабль концессионеров по поиску решения трудной проблемы сознания).
То же самое с мифом о грузинском Сократе. Якобы Мераб — философ диалога. Ага, щас. Это про него рассказывали анекдот, как Мераб три часа говорил, не давал слово сказать, а потом пожал руку и сказал спасибо, какой у нас славный получился разговор. Мамардашвлили терпеть не мог никакого диалога. Он ненавидел вопросы из зала, особенно если их задавал какой-нибудь молодой человек (или Рыклин). Его, постоянно на лекциях расхваливавшего грузинское застолье, невозможно было вытащить в гости. А если он куда-то и приходил, то тихо сидел в углу. Мераб был чудовищно монологичен и авторитарен. Какой тут диалог? С кем угодно, с Делезом, с Кантом, с Годаром, при условии, что его нет в зале, но не с вами.
С кино же все очень просто. Мераб не был ни синефилом, ни киноведом, кино он смотрел от случая к случаю и видел в нем только то, что хотел увидеть. В речевом и эпистолярном наследии Мамардашвили встречаются две ссылки на фильмы. Одна — на «Поезд остановился» Абдрашитова, вторая — на «Покаяние» Абуладзе. В кинотеатр Мераба на эти фильмы затащили в Тбилиси, в 86–87 годах во время чтения им курса «Эстетика мышления» (или «Беседы о мышлении» в другой версии). Нетрудно заметить, что это фильмы с грузинским участием. А этот период в перестроечной Грузии формируется националистическое движение, в водоворот которого вокруг фигуры Гамсахурдия Мераба активно затаскивает. Фильмы Годара Мераб не обсуждает, ограничиваясь лишь его афоризмами.
Но даже с таким минимальным объемом информации-Де Бласио не смога справиться. В частности, ее анализ «Поезд остановился» ограничивается двумя «беседами» Мамардашвили из тбилисского курса. При этом ей остается не известен куда более популярный и поздний текст, вернее запись выступления на московском философском форуме то ли 88 то ли 89 года, Мамардашвили «Проблема человека в философии», в котором Мераб уделяет фильму как минимум вдвое больше внимания и дает вообще иную его интерпретацию.
Далее, Де Бласио пишет, что в «Поезд остановился» Мамардашвили увидел аллегорию чернобыльской аварии. Действительно, ситуации могут показаться похожими — разгильдяйство и безответственность, за которые приходится героически расплачиваться. Однако если проверить тексты тбилисских «бесед», то ситуация переворачивается. Мамардашвлили упоминает о Чернобыле в 10-й беседе, тогда как о фильме Миндадзе (скорее всего Мерба водили «на Миндадзе», а не «на Абдрашитова») он говорит на следующей лекции. Скорее всего, кто-то из близких слушателей, уловив в высказываниях Мераба о Чернобыле структурный намек на «Поезд», и потащил философа в кино, мол вот, все как вы нам на лекциях и говорили.
На этом вся киноэпопея Маардашвили заканчивается. Можно, наверное, рассуждать вслед за Подорогой о некоей понимательной среде вокруг тела Мераба и интерпретировать поход на его лекцию как посещение кинотеатра. Или проводить аналогии между «Поездом» Миндадзе и поездом Делеза, но это уже будет совсем другая история.
