Пушкин против революции
(Владимир Можегов
специально для газеты ВЗГЛЯД)
185 лет назад, 23 апреля 1836 года, в Петербурге вышел первый номер пушкинского журнала «Современник». Дата важная, если мы вспомним (а вспомнить надо), что Пушкин был не только гениальным поэтом, но и не менее гениальным публицистом и даже политиком – человеком, который прекрасно разбирался в текущем положении дел в мире и, что еще более важно, понимал исторические процессы, которые двигают мир и историю.
О планке разговора с читателем, поднятой Пушкиным, можно судить по четырем первым номерам «Современника» 1836-го. Здесь были напечатаны «Скупой рыцарь», «Родословная моего героя», «Полководец», «Капитанская дочка», «Путешествие в Арзрум» самого Пушкина, «Нос», «Коляска», «Утро делового человека» Гоголя, стихи Жуковского, Тютчева, Кольцова, Дениса Давыдова, записки Н. А. Дуровой, а также критические статьи и рецензии Пушкина, Вяземского, Гоголя, Одоевского, А.И. Тургенева. Одним словом, это была, как сказали бы сейчас, «бомба». Что могло ждать журнал с такими именами и такими текстами кроме феноменального успеха? – скажет современный читатель, и – ошибется.
Если первый и второй номера «Современника» имели тираж 2400 экз., то третий (28 сентября) — уже 1200; последний (22 декабря) — только 700. Журнал не расходился! И причины этого были банальны: для русского общества того времени планка оказалась поднята слишком высоко. Как справедливо пишет автор предисловия к переизданию пушкинского «Современника» 1987-го года: «Содержание его отличалось такой умственной зрелостью, настолько находилось наравне с европейским просвещением, что журнал не смог найти достаточно широкой аудитории… В борьбе с «Библиотекой для чтения» «Современник» был обречен потерпеть неудачу. Пушкин, желавший поднять читательскую аудиторию до своего уровня, до своих эстетических требований, явно переоценил художественный вкус и умственные запросы современников. А, может быть, он и понимал трудность своего начинания, но не хотел и не мог уступить обстоятельствам». (М. И. Гиллельсон). У Пушкина и его друзей не было, увы, ни благорасположения, ни аудитории, способной говорить на их уровне и их языке.
Слишком много недоброжелателей было у Пушкина в самых высших кругах. Слишком многих устраивал недалекий «патриотизм» Булгарина-Греча. А другие многие, наоборот, прекрасно понимали ту опасность, которой грозил им русский разворот мысли Пушкина. И, прежде всего, это прекрасно понимало высокопоставленное русское масонство, в тайных лабораториях которого уже ковался «орден русской интеллигенции». Именно ему, а вовсе не Пушкину и его друзьям – Гоголю, Петру Вяземскому, Одоевскому, Дельвигу, любомудрам-славянофилам – будет дано повести русскую общественную мысль по дорогам будущего, повести отнюдь не пушкинским уже путем, а по пути к революционной бездне, рекам крови гражданских и мировых войн ХХ века. И в эту некруглую дату полезно нам вспомнить уроки не столь далекого прошлого.