Суть помощи странам третьего мира
Москва — третий Рим: эволюция смысла
#Русь #история
Москва — третий Рим. Чего в этом выражении больше: исторического оптимизма или пессимизма?
В 1453 г. произошло событие, имевшее всемирно-историческое значение: турки захватили Константинополь — столицу вселенского православия.
Падение Константинополя показалось русским людям страшным знамением приближения конца света. «Грядет ночь, жития нашего окончание», — скажет вскоре преподобный Иосиф Волоцкий. Позднее князь Курбский оценит это событие так: "яко разрешен бысть Сотона от темницы своей...". Замечу в скобках, что в конце 1999 года мы были свидетелями подобных настроений, когда мир готовился встретить миллениум.
Вот в таких перспективах эсхатологического беспокойства и стали вырисовываться первые очертания теории «третьего Рима».
В эпоху средневековья был чрезвычайно популярен образ странствующего Царства, или Града. Подразумевалось, что мировой центр христианства как бы кочует из страны в страну по мере того, как рушатся столицы и исчезают империи: Иерусалим передает свое священное значение Риму, Рим— Константинополю. Ну, а дальше? Где же должен обосноваться Священный Град после падения Константинополя?
На Руси, конечно, не прошло незамеченным, что вслед за «пленением» Царьграда удельные русские княжества окончательно объединились под властью московского государя в единое православное государство, которое стало широко благотворительствовать угнетенным православным народам, особенно грекам. Русская мысль не замедлила соединить оба эти события причинно-следственной связью. Так родилась идея «Москвы — третьего Рима».
О ее авторе — монахе псковского Елеазарова монастыря Филофее, жившем на рубеже XV-XVI вв., — известно немногое. Сам о себе он пишет в традиционном для русских книжников самоуничижительном стиле: «человек сельский, учился буквам благодатного закона (т. е. Священному Писанию), а еллинских борзостей не текох (т. е. античной философии не обучен), с мудрыми философами в беседе не бывал».
Однако сохранившаяся заметка его современника сообщает, что Филофей был образованным человеком («премудрости словес знаем»). Свою политическую теорию он сформулировал в письмах псковскому наместнику дьяку Михаилу Григорьевичу Мунехину и великому князю Василию III.
В этих посланиях Филофей пишет, что Греческое царство разорилось и не воскреснет более, а стены древнего Рима хотя еще не пленены неверными, но души католиков уже пленены дьяволом. Поэтому ныне во всей вселенной в одном только богоспасаемом граде Москве Православная Церковь паче солнца светится, и московский государь во всей поднебесной единый христианам царь. И дальше Филофей чеканит свою знаменитую формулу: «Два Рима падоша, третий (Москва) стоит, а четвертому не быти». Значит, Москва — не только третий Рим, но и последний. Другими словами, Филофей предостерегает: наступила последняя эпоха, конец приближается. Следовательно, силой самой истории московский государь становится единственным защитником вселенского православия. С тем большим смирением и с "великим опасением" подобает блюсти и хранить чистоту веры.
Впоследствии теория Филофея включалась в состав других литературных произведений, а также воспроизводилась средствами живописи. Отдельные ее формулы нашли отражение в чине венчания Ивана IV на царство.
Обещанного конца света русские люди терпеливо ждали лет пятьдесят. А потом, когда страхи улеглись, эсхатологическая формула Филофея была перетолкована в оптимистическом смысле: что Москва в качестве столицы христианского мира будет стоять долго-долго, до скончания века.
Вот с этим-то значением «Москвы — третьего Рима» мы с вами, друзья, и живем по сей день. И видим, что на роль четвертого Рима и в самом деле претендентов пока что нет. А вот на роль Содома и Гоморры очередь выстроилась длинная…
Сергей Цветков
