Циркулярно звучащим словом "classici" в Древнем Риме акцентуировали самый обеспеченный авторитарный из шести (")класс("). Это безразличное определение "мастер фр." аналогического продумывания Цицерон трансплантировал: аккуратно перенёс в совке протофилологии узел семантических корней и наростов (контрабандисты грянут потом, антику населяют умелые садовники) в область культурографии. Забвение этого понятия покрыло отрочество и средние года христианского тела, а эксгумировано оно было безнадёжно реанимативным Возрождением. Практический ареол "классичеости", переливы её перекличек это семантика "образцовости", а значит и указание на дорогу самосклонения технического подражания как затаенного впечатления. Шопен не был классиком (а значит не закаббален из будущего подражанием) в той же мере, в какой каждый его сообщитель классичеости избегал. Присуждение этого поглощающего саму область действия статуса как процессуальность исключено из эпитафии, презентуемой свидетелям конца концертов, их аутентики. Элитарность возвращает к одному единственному в эстетике измерению, как и гармонический закон продуктов Шопена. Для меня на территории белых объектов культуры нейтрально ненавязчиво (в том смысле, что обращение к Шопену или его фигуре было контингенто моей истории вне момента подписания этого текста) отслаиваются два Шопена: писатель прелюдий — экспонат энтропии контурности, невозможный каллиграф (деформирующий неосвещенное письмо: нота сигнифичнее буквы, цифра сигнифичнее ноты) и вор мотива (кто-то смотрит на конъюнкцию пения и забывания нот), мазурист.
Прелюдия открывает серию сколов на плане наслаждения, но в ходе её разворачивания (двойная петля: мы начинаем действовать, беря перерыв на незначительность рецепции или редакции и массозначность машинного "прогрева", но в не-действие имплантирована драгоценность Всего Нашего Пути, ради которого мы тщетно раскапываем слои мяса действия на ходу) мы, мы как пара, партнёры, пусть нас даже десять, одиннадцать, двести один, мы в интимной близости сборки в опытовыжималку обнаруживаем удовлетворение от текстуры удовольствия (обманывая себя в третий и четвертый разы). Прелюдия в музыке — нонсенс, исторически она всегда больше, ближе в обсерватору и объемнее того, что она претворяет (иначе мы не осмеливаемся ответственно её именовать, обнаруживая в себе бюрократов)(выигрыш в зоне ожидания?!). Мазурка - это апокриф избирательного вкуса, ведь затемняя даже (2) движение потери территории этномолекулами, симуляцию как трехтактное непопадание или как искомую трансформацию, аристократический проект, граундируемый центрификацией гегемона или ультранасилием феодализма; барин параноидален и непогрешим, а дворянин же ступает (движется в коляске, фантазмируя прохождением, сакральным отмерением земли или даже Земли шагом, удержанием-на-плечах мантии кастратора Великой Матери; финализируясь провалом в гелиотропическую лужу, жертвой-декорацией для дикаря-зрителя) в свой визариум-абортарий зерна, прописание себе жнической импотенции contra медикаментозной зависимости от элитарного искусства.
Когда фортепианная музыка раз признается, конституируется как наградной протез в каждый такт пульсации или проморгания этой презентации программист-композитор аннигилирует композитора-программиста в подкожном пространстве. Индустриализация Нечто изначально болотного, токсично-галлюциногенного, музыки как привелегированной компоненты примордиальной аяуаски (примордиальность вырывается на свет как ре-метаформа батаевски смешливых маргиналий Академии, исключенных расходов) и двухчастная машинизация орудия: трансмутация (ещё магионаучная) орудия в инструмент и интерфейсификация инструмента (уже модерная) протоколами оптимума, (сменяющая фильтр на машинный) взрыв его изнутри своими самособирающимися репликами-функциями (музыкальное орудие, где наблюдаемая простота движения шокирует звук его рожденностью — ребенок-эпидемия, ребенок-эйфория(]) различается с прошитым инструментом-машиной, в котором мⷦаⷬгꙹиⷲяⷦ — кⷶоⷬнⷪсⷽтⷧрⷽуктивная черта