Сегодня едем по городу, а вокруг ну такое все серое — и снег, и дома, и небо, и машины, ну все. И проезжаем то место на Васильевском острове, где некогда был ресторанчик Villa (мы там больше десяти лет назад собирались раз в неделю шэо‑подход обсуждать, который еще находился в зачатке), а я говорю: “Ведь вот же, Полина, как странно. То, чего давно нет, кажется мне более реальным, чем то, что я вижу прямо сейчас”.
И мы немного вспомнили эту Villa, какие там были суши, и картина Климта на красной стене, и сводчатые потолки, и я все время брал четыре сушки с лососем и одну с угрем, и еще отдельно рис, и безалкогольное пиво, и кофе, и курил сигару (или нет?).
А потом вспомнили еще ресторанчик Фасоль на Гороховой, где мы тоже собирались, и даже дособирались до каких‑то таких условно‑больших тусовок, что и сесть было негде. И там у них был особенный черный бородинский хлеб, и деревянные столы, и очень вкусная еда.
И вспомнил Вертинского: “Они, как яркие огни, горят в моем ненастье”. И подумал, как это было точно — сравнить воспоминания с огнями. И сказал, что имеет смысл делать только то, что создаст будущие яркие воспоминания. Ведь это можно, потому что воспоминаний уже вполне достаточно, чтобы понять, что запоминается, а что нет.
А потом подумал, что так мне все это художественно вспоминается, словно картины или живые сцены — но при этом в виде образов без деталей. Я вспоминаю и Фасоль, и Villa, и Гранд‑кафе Айвенго, и просто Айвенго, и Небо в Пике, и много еще разных мест, и я даже помню некоторых из тех, кто туда приходил, но все какими‑то очень крупными мазками, без конкретики обстановки, костюмов и лиц. Но при этом очень сочно, очень пастозно, такое живое и яркое месиво.
И я подумал, что, может, какого‑нибудь Сезанна в один прекрасный день так торкнуло, и он стал рисовать свои бесконечные яблоки и гору, потому что почувствовал, что должен непременно перенести на холст то, что у него в башке. И так уперся, что эта мазня стала великой, и когда мы смотрели ее на большой выставке в Эрмитаже сто лет назад, она произвела на меня бесконечное, неизгладимое, цепляющее впечатление, и я эту сосну с растущими во все стороны сучьями вижу вот прямо как сейчас.
И говорю Полине, что, может, моей задачей тоже было зарисовать все это месиво, а не экологию отношений сочинять? Может, я стал бы отцом нового направления в живописи? Может, все было бы иначе? Может, и моей разноцветной мазней были бы украшены стены музеев мира?... Но тут мы приехали туда, где будет у нас через неделю шэо‑сессия проходить. И там тоже, между прочим, везде картины висят красивенько. Не Сезанны, кажется, но я не очень разбираюсь. Доброе утро.