Говорят, Марина Абрамович в своём завещании подробно описала, как должны будут происходить её похороны. Завещания никто, кроме неё и, вероятно, адвокатов, не видел, а кто видел, молчит в тряпочку. Вероятней всего, благодаря этому завещанию Марина Абрамович станет первым в истории акционистом, который провёл акцию, будучи мёртвым.
Может, всё вообще и не так. Но в любом случае я — не Марина Абрамович. Мне лавры никакие не светят, как ни крутись. Так что тайну из своих похорон я делать не буду. Расскажу вам прямо сейчас, а вы уж постарайтесь меня не подвести, когда до дела дойдёт.
Во-первых, меня не нужно хоронить. И сжигать меня тоже не надо. И даже в кунсткамеру отдавать не надо, у них уроды и почище есть, не возьмут всё равно. Нет, ребята. Если вы убедились, что я закончилась, отдайте моё тело искусству. Науке много кто отдаёт, а вот искусству — нет. Видимо, полагают, что распадающиеся телеса могут принести мало пользы художникам и скульпторам, а на самом деле много кто не против сделать инсталляцию с покойником. Или перформанс. А то, чего уж там, даже хеппенинг. Только проследите, чтоб художник был нормальный, а не какой-нибудь иллюстратор весёлой фермы. А желательно, метамодернист. Тогда можно будет мною символизировать гибель отжившего своё дискурса постмодернизма.
Но это так, преамбула. А вообще сперва нужно устроить поминки. Я, то есть, не я, а то, что там от меня осталось, непременно должна там присутствовать. Также было бы очень хорошо, если бы туда явились все мои бывшие, рыдали над клумбой с азалиями, в которую положат меня, в смысле, то, что от меня осталось, а потом подрались бы на почве того, кто из них причинил мне больше боли. Я, конечно, ответ на этот вопрос знаю, но не скажу, чтобы не портить драку.
Кроме того, всё должно будет происходить в запертом особняке где-нибудь в Йоркшире. На скалах среди вереска. Так, чтобы ветерок доносил призрачные всхлипы Эмили Бронте. Запирать особняк, конечно, нужно не просто так. Там непременно должно произойти убийство, а потом ещё одно, и ещё одно, чтобы круг подозреваемых постепенно сужался. А меня никто подозревать не будет, потому что у меня шикарное метафизическое алиби.
Ну вот, а наутро убийцу, конечно, должны разоблачить. И если не хотите оскорбить мою память, постарайтесь, пожалуйста, чтобы это не был дворецкий. Слишком дёшево даже для пост-иронии, я такое не люблю.
Лично я бы предпочла, чтоб убийцей был сельский викарий, который сошёл с ума на почве чтения Докинза и прослушивания Филипа Гласса, но тут уж как сообразите.
А пока бывшие дерутся, убийца орудует, а какой-нибудь самопровозглашённый сыщик ведёт расследование, остальным следует много пить, курить, ругаться матом, играть в настолки и заниматься животным сексом прямо на бильярдном столе с импользованием подручного оборудования. Необязательно вдвоём, можно всем сразу. Можно даже моё бывшее тело где-нибудь рядом положить. Если кто-то захочет, можно даже с ним, я точно не буду возмущаться. В общем, устройте там студию 54.
А когда всё это закончится, начнут появляться посты в социальных сетях. Я их напишу, конечно, заранее, и поставлю на таймер, когда пойму, что мне уже недолго осталось.
В них я буду крыть вас всех матом за то, что вы превратили мои похорны в сраную оргию, а потом отдали труп каким-то поехавшим на некрофилии акционистам.
А на вопросы отвечать не буду.
И меня вообще не устроит, если вы расстроитесь. Я уже двадцать лет старательно перевожу свою личность в письменную форму, и бог знает сколько ещё лет буду это делать. Когда художники разберутся с моим телом, текстовая личность продолжит жить, и я практически без остатка перейду в форму искусства, может, и не слишком высокого, но уж точно не фальшивого.
Затем это всё и надо. Жизнь коротка, искусство вечно.
