В эту пятницу выходит альбом Оксимирона (возможно, двойной). Помню, как 6 лет назад, перед выходом «Горгорода», все гадали, каким он будет, и вроде никто не попал. Но! Угадывать — это весело. Перед Окси стоит нетривиальная задача — оправдать задранные в космос ожидания, переплюнуть собственную хрестомайтиность и не ударить в грязь лицом перед примодненной автотюновой пиздобратией. Так что вот три в меру ебанутые идеи, каким может быть новый альбом Мирона.
1. Лично мне в творчестве Окси последние годы не хватало самоиронии и расслабона. В его положении можно позволить себе расслабить булки, так почему Мирон продолжает задротскую самокопательную тему? Мне хочется услышать от Мирона тестостероновый баттл-рэп на обновленных битах в сопровождении пафосных клипов: подкачанный Окси в шубе и с тростью, приобнимая грязных сук в салоне майбаха, раздает вербальных лещей реперкам. На припеве — Скриптонит или
Capital Bra. Типа «Я хейтер», только уже на серьезе. Эдакая смесь
Kollegah и Моргенштерна. Чувак пришел к успеху, так почему бы не повыебываться и не сыграть на контрасте с образом книжного червя?
2. Когда-то Мирон чуть не в каждом треке и твите постулировал идею бесконечного стилистического разнообразия своего рэпа. Типа, он не понимает, как можно делать всю жизнь одно и то же, «в русском рэпе не сделано еще и 0,1% от того, что можно» и т. д. Поэтому от нового альбома я жду радикально нового стиля — по типу тотального растворения в автотюновой кислоте, отсутствия двойных рифм в угоду нестандартной работе с ритмом и флоу, психоделический ассоциативный сторителлинг вместо классического модернистского нарратива.
3. Реальность скорее всего будет прозаичней: в 36 сложно выдать что-то стилистически новое, если ты не упражняешься в выпуске новых альбомов ежегодно. Поэтому Окси сделает в старом стиле, похожем на то, что мы слышали на последнем
треке с Рудбоем. Главным будет содержание — и тут уже вопрос таланта и смелости Мирона, насколько мощно он сможет передать мрачную политическую драму нашего времени и насколько увлекательно развернет собственную интеллигентскую драму жизни между удушливым комфортом и освобождающей, но самоубийственной тягой к высказыванию.