
В 1994 г., на моем втором курсе, родители заслали меня учить английский в Университет Монтаны. МГУ-шная наша группа состояла из 8 человек, из них в МГУ учились двое, остальные попали в эту программу причудливыми путями, и это значения не имеет. Спустя 19 часов и 4 посадки (Шеннон (!), Гандер, Чикаго, Солт-Лейк-Сити) мы оказались на малой родине Дэвида Линча – в Мизуле. Само наше обучение к делу тоже отношения имеет мало, хотя революций в моей 18-летней голове это почти двухмесячное пребывание в Штатах понаделало преизрядно. С нами параллельно учила на местной кафедре славистики русский (!) язык группа из 30 японских студентов. Преподавал им ирландец-русист Фил М…и, у которого в семье я прожила две недели и который потом на спор, уже в Москве, напился с моим отцом: кто кого перепьет. Отец, человек малопьющий, Фила перепил, и мама везла нашего великолепного ирландца в гостиницу «Украина» под его причитания: «Леночка, умоляю, очень нежно, иначе я вам напружу или напачкаю». Фил, к моей безбрежной скорби, уже скончался, но память о нем и его занятии русским языком для японцев, которое я посетила, я пронесу через всю жизнь.
Ну да мы отвлеклись. Эти самые изучающие русский язык японцы все поголовно считали себя русскими. Некоторые пацаны из этой группы носили на полном серьезе атласные косоворотки, даже в июльскую жару, и кумачовый красный у них подмышками делался почти черным от пота. Девицы обожали свободные льняные рубахи, которыми в 90-е торговали на Арбате. На прощальную тусовку в гостевом доме студгородка кое-кто из них явился в картузе – я не шучу. Были умельцы танцевать вприсядку. По-русски говорили все как один плохо, но на английский с нами переходить отказывались. Венцом этого цирка стал японец, переименовавшийся на время американского визита в Кита (русских просил называть его Андреем). На той самой прощальной попойке, где меня ангажировал хранитель гостевого дома этнический вьетнамец, которого в пять лет вывезли во Францию и потому родиной своей он считал именно ее – в Америке он получал МБА, тоскуя по Франции до ломоты в зубах; так вот, Кит-Андрей, уже сколько-то времени знакомый с тем вьетнамцем-французом и располагавший о нем особыми сведениями, то и дело подходил ко мне, когда я оставалась ненадолго без внимания моего кавалера, и шептал мне на ухо отчаянно: «Не вазись с ним, прашу тибя, он мудьяк».
Теперь к сути дела. Разговоры с Китом-Андреем, яростно, отчаянно хватавшим себя за рубаху посреди груди и убеждавшим меня, что он – русский, а никакой не японец, навели меня на довольно дикую для моих 18 лет мысль: место рождения и истинная родина не обязаны совпадать. Далее в моей биографии случилось 5 лет очень плотного мотания по миру, и эта мысль навещала меня всё чаще, но была скорее игрой воображения, фокусами сослагательности, нежели чем-то, похожим на потребность. Однако со все большим постоянством, чем старше я становилась – и чем… э-э… своеобразнее делались общие фоновые обстоятельства в стране моего рождения, тем больше игры фантазии делались отчетливым внутренним запросом, желанием, едва ли не saudade, как говорят португальцы. И вот так, зародившись в глубокой бессознательности еще в школе, когда я ухватила где-то по телику ирландские танцы, еще в дремучих 1980-х, позднее, с этим выездом в Штаты и с этой историей – как концепция, еще позднее – в ролевухах и неизбежной сопутствующей более-менее вульгарной кельтике и, конечно, ирландскими балладами и пивными ораториями у костров, с историй о норманнских завоеваний островов, с Толкина, далее – в работе на студенческих программах с Ирландией в конце 1990-х, в первой поездке в Ирландию в 2001-м, что ли, году, в театральных постановках ирландцев в Москве, которые я непонятно с чего ухватывала, с первых чтений Джойса, Беккета и Йейтса в те же поры, и вот, в десятых уже, с возней с ирландскими текстами и заметного по длине и сверхнасыщенного по плотности заезда на остров я и веду свой нуль-род из Ирландии.