я, поскольку кончились дрова. Тогда женщины с детьми, а также часть раненных, решили выйти из укреплений, чтобы, сдавшись на милость осаждающих, пойти куда глаза глядят. Казаки их не пропустили и несчастным пришлось вернуться обратно в крепость.
Во время осады Кале в 1346-1347, из города, в котором начался голод, комендант Жан дь Вьенн выпустил около трех тысяч человек. Больных, женщин и детей. Эдуард III, руководивший осадой, людей не выпустил. А в Кале их обратно не приняли. Поэтому несчастные умерли на глазах осаждающих и осажденных, во рвах, от голода и холода.
Во втором случае у нас рыцарская война, в ходе которой люди, которым принадлежали территории современных Франции и Англии, выясняли, кто из них будет стричь этих несчастных овец, обывателей. Которых они уморили голодом на глазах друг у друга.
В первом случае мы говорим о самой жесткой в России до 1917 года гражданской резне, войне социальной, в ходе которой восставшие казаки, проявив жестокость, не дали колонне проход, а осажденный гарнизон, понимая, чем это грозит, лишние рты обратно принял. Вот такой русский бунт, «бессмысленный и беспощадный». Впрочем, как пишет один из самых известных военных историков Столетней войны, Гордон Корриган, «к тому же вместе с обычными людьми из города (Кале — В. Л.) могли выйти шпионы и посыльные. Это было жесткое решение, но – в сложившихся обстоятельствах – правильное». И, наверное, нет необходимости упоминать, что Гордон англичанин (уж теперь-то они есть), и ветеран ВС Великобритании. То есть, английский историк as it.
Кстати, во время «бунта Жаков», носившего беспрецедентно жестокий характер, восставшие были вовсе не беднотой, а крепкими середняками, и даже собственниками, которым было что терять и которые так выражали свой протест против понижения уровня жизни (об этом пишут историки Средневековья Фавье и Дюби). Повстанцы не просто уничтожали оппонентов и их семьи. Бесстрастный хронист описывает, как они это делали. Мне, помимо моей воли, запомнился эпизод, когда группа обывателей, ворвавшись в замок - на самом деле обычный и дай Бог каменный дом, ведь речь шла о мелком дворянстве, то есть, людях, осуществлявших представительские функции, да еще и бесплатно (кто в гражданскую войну станет платить зарплату мелкому чиновнику?)— пожарила рыцаря на глазах у его жены и детей, после чего всех зрителей по нескольку раз изнасиловала, после чего принудила несчастных поужинать отцом. Завершением вечеринки стало повторное групповое изнасилование, убийство и готовка детей, которых пришлось поесть матери. Сошедшую с ума женщину убили под утро. Сколько я не искал, подобных эпизодов в истории крестьянской войны Пугачева я не нашел.
Конечно, идеалист скажет, что русский человек, хоть он угрюм и может тоже быть жестоким, особой фантазией к зверству не обладает. Ну, в крайнем случае убьёт и убьёт (вот, даже Пугачев обещал маленького Ваню Крылова всего-то повесить в отместку отцу; да, повесить, но, согласитесь, не пожарить и заставить отца съесть). Но мы-то знаем, что это проныра Пушкин, по заказу режима гемофилов Романовых, заметал следы, жёг архивы, и перевирал настоящую историю Пугачевского бунта.
… маленький Иван Андреевич Крылов, которого по взятии Оренбурга с маменькой должны были казнить за то, что его отец не изменил присяге, тоже пережил осаду. Не такую жёсткую, как отец, но ребенку хватило. Погрыз ледяной конины всласть. Поэтому всю жизнь человеку казалось, что нужно ещё покушать, нужно очень вкусно покушать, нужно очень-преочень хорошенько покушать, а потом на всякий случай еще раз покушать. Это психологическое расстройство, диетами не лечится, и, видимо, корректируется гипнозом. Я подобные расстройства наблюдал лично. Обе мои бабки, пережившие страшный голод в 30-хх в Малороссии, и будучи угнанными на работы в Германию, честно трудились на благосостояние второй версии Евросоюза несколько лет. Одна из них, раба Божья Анна, до самой смерти прятала сухари и под подушкой, «на всякий случай» и все, даже хлебный суп, ела с хлебом. Другая, раба Божья Мария, - которой, помимо плантаций, довелось побыват