"Чернобыль" — это, если угодно, хейли.
Это такой жанр, который мы знаем по Артуру Хейли. Одни — с тех же 80-х, когда "Аэропорт" и "Отель" стояли в отделах книгообмена не ниже четвертой категории (пятая, высшая — это первый сборник Агаты Кристи и "Анжелика" семейства Голон). Другие — ещё раньше, по неотвратимо зачитанным номерам "Науки и жизни" с "Окончательным диагнозом"; 1973, апрель — июнь.
Жанр хейли — особой производственной драмы с переменными фокусировками на главных героях, среди которых болты не менее важны, чем люди — как оказалось, наиболее подходит для создания неспешного произведения искусства о Чернобыле. Кстати, в нем же —и ответ на подзадолбавший вопрос: почему у них, почему не у нас.
Потому что жанр хейли — коренным образом не наш. Это не хорошо и не плохо, просто мы пошли другим путем. В данном случае — по иной традиции производственной драмы, в том числе и в формате трагедии. А в жанре хейли у нас мог снимать только один человек — хоть и на совсем другом материале.
Если бы "Чернобыль" снимал он и у нас, то это была бы та же безупречная работа с актерами. Он бы взял на роль жены пожарного Василенко такую же, но нашу: Наталью Негоду — и браво НВО за очередное полное попадание в эпоху. А министр углепрома СССР Щадов не выглядел бы у него нелепым сорокалетним мажором — с коком, в блестящем итальянском костюмчике. Поскольку всем, кто наш и кто в теме, было известно, что к аварии на Чернобыльской АЭС Михаилу Ивановичу Щадову было под 60. И был он каменным страшным барбосом, который всего через три года полезет в забой к шахтёрам Воркуты, затеявшим первую, ещё до Кузбасса, советскую забастовку по отрасли. На ныне затопленной шахте "Северная", которая убила десятки горняков и спасателей аккурат через 30 лет после Чернобыля, в 2016-м.
Это был бы тот же дотошно выстроенный производственный сюжет. Как бы произвольно, без явной последовательности высвечивающий то генералитет, то солдатиков. То функционеров, то учёных, то учёных функционеров. То шахтеров, то ещё более спрессованных эвакуирущихся. А то вдруг станция оживет, как в пятой серии — за несколько минут до гибели; но как из мяса и костей.
Это был бы великий советский нуар — без цвета, ч/б. Тот нуар, что он сделал за несколько лет до того, как это стало общим местом в перестроечном кино — по команде и стремглав побежавшим говорить Правду, раскрывать Истину и бичевать Власть. То, что толком невозможно стало снимать после конца СССР — за тотальной неприличностью говорящего, раскрывающего и бичующего; и здесь ещё одна причина, "почему не у нас".
Но Семён Аранович, автор "Противостояния" — тоже, кстати, пятисерийного — скончался в 1996 году. Через десять лет после трагедии.
Несчастный случай несовпадения с эпохой. Даже не халатность. Никаких экспериментов, никаких стержней, никакого отравления ксеноном. Некого винить.
